Книга Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Последние слова он произнес на ломаном русском языке. Затем кликнул ординарца и велел подать бутылку дорогого вина.

— Я понимаю, Александр, что военные действия в России обладают своими особенностями. Ты больше русский, чем я. На глазах у нищих мужиков не повернешь назад. Я понимаю благородное немецкое сердце…

Урология и война

Винценгероде был человеком не робкого десятка и очень умным, не в пример многим офицерам австрийской службы. Он сразу уловил, в чем отличие войны на территории России от войн европейских. Он судил о том на основании собственного, часто горького, опыта. Винценгероде проделал нидерландские походы с гессенскими войсками. Затем служил поручиком в драгунском полку австрийской армии у фельдмаршала Сакс-Кобургского. После заключения предварительных условий Люневильского мира уехал в Кобург. Мать первой супруги великого князя Константина Павловича весьма расположилась к нему и помогла поступить в русскую службу майором. Позже великий князь взял его в адъютанты, но когда обстановка при павловском дворе осложнилась из-за несогласия между отцом и сыновьями, то Винценгероде впал в немилость. Государь Павел Петрович начал открыто преследовать людей, им близких. Вдобавок Винценгероде относился к непримиримым врагам революции и Наполеона.

— Франция — язва наших дней, — говорил он на каждом углу. — Бонапарт еще покажет России зубы.

Винценгероде всегда стоял за беспощадную войну с корсиканцем. В 1799 году ему пришлось почти бежать из Петербурга. Государь вдруг резко изменил политику и завязал дружбу с Первым консулом, что стоило ему жизни. А Винценгероде перешел в австрийскую армию подполковником, пообещав друзьям:

— Это ненадолго. Я скоро вернусь.

Через год он получил звание генерал-майора. После воцарения Александра Винценгероде немедленно вызвали ко двору. Генерал-адъютантские эполеты его уже ждали. Одно время Винценгероде дневал и ночевал во дворце. Дружба с князем Адамом Чарторыйским и острая ненависть ко всему, что происходило во Франции, способствовали успехам. Государь доверял ветерану антинаполеоновского сопротивления и обращался к нему за советами. Теплые отношения с государем и военные таланты энергичного и неутомимого Винценгероде — вот причины, по которым Кутузов поручил его отряду прикрывать пути, ведущие к Петербургу. Иловайские 4-й и 12-й, Бенкендорф и Волконский — флигель-адъютанты, тверское ополчение с князем Шаховским казались ему верной опорой и надежным связующим звеном с корпусом графа Витгенштейна. Политика играла не последнюю роль в военной тактике и стратегии. Казачьи соединения, которыми были буквально пропитаны регулярные войска, как бы скрепляли вооруженную массу, пульсировали внутри нее, хотя и не всегда соответствовали поставленным задачам. Но в сложившейся ситуации никто бы не сумел принести столько пользы, как странно для европейского глаза одетое ополченское войско не всегда трезвого атамана Платова.

Винценгероде находился ближе всех к оккупированной Москве, сумев быстро наладить прямой контакт с северной столицей и передавать туда самые свежие и проверенные, что очень ценилось Аракчеевым, сведения. Отсюда просачивался через вражеские аванпосты сам Фигнер. Через отряд Винценгероде главная квартира запускала в Москву тайных разведчиков, которые потом докладывали лично Кутузову. Они-то и принесли благую весть — Бонапарт готовится к бегству. Кружной извилистой тропой последние данные доставили главнокомандующему.

— Поздно, — усмехнулся он, прикрыв здоровый глаз: теперь он уже совершенно ничего не видел, — поздно! Лористона мы славно поводили за нос. Надо бы еще недельку-другую. Ну да делать нечего…

Он открыл глаз и блеснул им весело. Что за нос поводили — не то слово. Да, не те слова взял из обширного своего запаса идиоматических выражений хитрый старик. Вспомнил он, как его Савари обманул при Аустерлице, как его унизили, как не посчитались с ним. Вот и прикинулся слабым, дряхлым, хилым. Между тем в недрах его штаба была женщина, переодетая в офицерский мундир, с которой он проводил немало времени. В беседе с Лористоном главнокомандующий даже всплакнул:

— Видите мои слезы, граф? Донесите о том императору вашему. Скажите ему, что мое желание согласно с желанием всей России. Всего ожидаю от милости Наполеона и надеюсь ему быть обязанным спокойствием моего отечества.

А как вышел Лористон от Кутузова, тот крепко и твердо поднялся, сверкнул по-орлиному единственным глазом и приказал адъютанту Гельдорфу:

— Милый, распорядись дать ему лучшего моего наипервейшего вина. Тьфу, прости Господи, бусурманского, французского, чтоб помягче стал. Назавтра опять будем переговариваться о мире. Да пусть кормят получше, не скупятся.

Винценгероде он признался:

— Наполеона трудно перехитрить. Он ловчее всех нас, вместе взятых, потому что коварнее. Русским коварства недостает. Коварство — первый помощник хитрости. Хитрость же суррогат ума. Вот и выходит, что сглупил бродяга. Гельдорф, — обратился он к адъютанту, — как та болезнь называется, что давеча пленный упоминал? Дизурея?

— Так точно, ваша светлость. Дизурея!

— Хорошая девушка. Имя красивое. Рассчитывал он дней за двадцать октября от нас ускользнуть. Авось промахнется. Нет, не подготовился он к войне. Мужики тут ко мне приходили — твердят: зима ранняя. Откель знаете — спрашиваю. По всему, отвечают, видать. Но секрет свой не раскрывают. Крепкая будет зима. Ты, барон, немец, — обратился он опять к адъютанту, — а вы, немцы, русскую зиму лучше переносите, чем французы. Вы, немцы, на русских очень похожи. Такая же судьба несуразная.

— Ваша светлость, — сказал Винценгероде, — а что, если корсиканец все-таки останется в Москве?

— Не останется. Он хоть и подлец, но не дурак. Впрочем, с исторической точки зрения, быть может, и не подлец. Если бы не он, Англия с Австрией нам бы давно шкуру погрызли. Но вот поди ж ты — с Россией промахнулся. Я от него такого не ожидал. Куда полез? Однако праздновать труса рано. Он еще нам покажет, где раки зимуют. Мы еще с ним накукуемся. Это же Наполеон!

С тем Винценгероде и покинул главную квартиру. В другой раз он приехал в сопровождении Бенкендорфа просить подкрепления.

— Я тебе что, генерал, пророчил? Мы с ним еще намучаемся. Ты не смотри, что он ошибку за ошибкой дает. Очнется — берегись! Он зверь беспощадный. Он сейчас мочевым пузырем мается, а как на коня сядет и в отхожее место перестанет бегать, так мы его силу на своем горбе почувствуем. Строжайше приказываю — быть начеку! Ну да все равно под белы рученьки проводим за русские ворота. И накостыляем, господа, по шее.

Винценгероде достаточно знал русский язык, чтобы понять смысл народного словца.

— Конечно, ваша светлость, накосты-ля-ем!

— Пока мы ему собрались накостылять, как бы он нам в кашу не наплевал. У меня вот какой план возник. Лористон у нас пока как муха на меду. Сидит ждет. Я знаю, у тебя, Бенкендорф, связь налажена четко. В твои сейчас руки отдаю судьбу отечества.

Кутузов знал, что надо сказать каждому.