Книга Путь Никколо - Дороти Даннет

— Я уверена, что у тебя есть спутница на вечер? Феликс мне сказал, что он себе кого-то нашел, хотя и не сообщил имя девушки.

Катерина, торопливо дожевывая пряник, подала голос:

— А мы идем вместе с Клаасом.

Для Лоренцо дети были закрытой книгой. Припомнив, должно быть, разгоряченные споры по этому поводу, он смутился.

— Да, я слышал.

Это позабавило Марианну. Не подумав, она поспешила с ответом:

— Полагаю, это устроил Феликс, — но, заметив блеск в глазах Тильды, торопливо продолжила, чтобы сгладить нечаянную резкость: — На самом деле, их пригласили присоединиться к Адорне, и они очень рады. О, как было бы славно вернуться в свои тринадцать лет!

— Вам останется тринадцать навсегда, — галантно отозвался Лоренцо.

На это она не знала, что ответить, и была рада, когда он откланялся и присоединился к своим спутникам.

Ближе к вечеру, когда похолодало, она вернулась с девочками домой, чтобы отдохнуть и перекусить, а затем велела им переодеться, расчесала их длинные волосы, после чего водрузила на головки изысканные чепцы: алый для Тильды и синий для Катерины. Спускавшиеся до плеч бархатные крылья придавали детским лицам очаровательную чистоту; длинный задний отворот, расшитый золотой нитью, подчеркивал худенькие детские плечи под плащом. Также на обеих девочках были бархатные платья с квадратным вырезом и узкими рукавами, отороченными горностаем. Адорне не будут стыдиться ее дочерей.

Двенадцать и тринадцать лет им исполнилось, — и уже не дети. Сердитый взгляд обычно такой ласковой Тильды напомнил ей об этом. Но как поступить? Она прекрасно понимала, каким образом Феликс заставил Клааса принять на себя роль сопровождающего. Но он поступал так и прежде, и Клаас всегда умел перехитрить его. Также она не верила, что Клаас мог не замечать чувства Тильды. Более чем кто бы то ни было он умел читать чужие мысли и души. Тильда говорила матери, что видела открытый сундучок в комнате Клааса, где лежало серебряное яблоко для согревания рук, — подарок из Милана. Интересно, для кого?

Но яблоко так и не появилось на свет, по крайней мере в ее доме и, увы, она, кажется, знала почему. Вероятно, по той же причине для долгожданного вечера Карнавала он выбрал себе самых нейтральных спутниц: ее дочерей. Когда он явился за ними, впрочем, он был в наилучшем расположении духа улыбающееся лицо, одежда в полном порядке, и даже один из феликсовых горностаевых хвостов торчал из-под шапки.

Насколько она могла судить, он не купил себе никаких новых вещей, кроме крепкого кошеля и коротких сапог, которые были на нем сейчас. Для друзей он оставался все тем же старым забавным Клаасом, их вечным фигляром в отрепьях. Марианна де Шаретти однако считала, что это было сознательным решением: так ему было легче вновь влиться в стаю. Она могла вообразить себе реакцию Феликса, если бы Клаас вздумал вернуться, разодетый по последней миланской моде.

Она задалась вопросом, мечтал ли Клаас в душе обо всех этих вещах, но затем решила, что нет. По крайней мере, не сейчас Если такое желание когда-нибудь и появится, то, без сомнения, тут будет замешана женщина Служаночка Мабели встречалась теперь с Джоном Бонклем, — Феликс как-то упомянул об этом И сам Феликс, вне всякого сомнения, нашел себе девицу того же сорта. С этим ей было не совладать. Юлиус, при всех его несомненных достоинствах, здесь оплошал, как и во многом другом. А в этой области, одной из немногих, Феликс не желал учиться у Клааса.

Перерастают ли юнцы когда-нибудь эти глупые страсти? Неужели они так и будут вечно увлекаться хорошенькими личиками, даже когда здравый смысл будет подсказывать, что уже пора создать семью, иначе старость придет к ним в одиночестве? В каком возрасте мужчина может наконец опомниться и понять, что превыше всего нуждается в надежности? Возможно, для некоторых из них это время так никогда и не наступит.

В доме было пусто. При жизни Корнелиса дом был бы открыт для его друзей, пока младшие члены семьи веселились на Карнавале, предаваясь всю ночь напролет своим тайным утехам. Став вдовой, она принимала гостеприимство других красильщиков, но не желала сегодня быть с ними, со стариками, ибо не принадлежала к поколению Корнелиса. Точно так же у нее не было и желания присоединиться к толпе на рыночной площади, — ведь как-никак она была матерью и вдовой. И все же сидеть дома в одиночестве было не слишком приятно.

Вот почему она была удивлена и обрадована, когда через час или два после наступления темноты в ее дверь постучал слуга семьи Адорне с приглашением провести вечер в их доме. Молодые люди, по словам лакея, все уже ушли, и демуазель Маргрит решила, что, возможно, госпоже де Шаретти скучно в одиночестве, и она желает присоединиться к ним до возвращения дочерей. Или даже остаться на всю ночь, если на то будет ее желание.

Попросив слугу подождать, она быстро собралась, заперла все двери и оставила дом на попечение привратника. Затем вышла на улицу и ненадолго остановилась. Рядом с ней лакей Адорне также задержался с факелом в руке, но сегодня в дополнительном освещении не было нужды. Снег весь растаял, если не считать изморози на крышах, отливавшей янтарным, розовым и лиловым цветом от бесчисленных бумажных фонариков, которые, подобно птицам, гнездились на всех окнах, в дверях, на стенах и на консолях зданий.

Сегодня горели все фонари, и также освещены были угловые ниши со статуями святых. Башни и шпили церквей, в мерцающих огоньках свечей, выделялись на черном ледяном небе. Улицы были полны народа, — все в теплых плащах, веселые и раскрасневшиеся, — и где-то вдалеке она слышала музыку.

Марианна де Шаретти двинулась в путь. Ночь, которая совсем недавно не обещала ей ничего, теперь обещала приятное общество. По крайней мере.

* * *

Под тем же волшебным небом бывший подмастерье Клаас искусно развлекал стайку малышей, чьи спутники куда хуже, чем он, умели угодить детям. Загадочный свет фонарей сегодня был его верным помощником. Они все толпились вокруг него, запрокинув головы. С горбатых мостиков, украшенных разрисованными статуями, огнями и еловыми ветками, они любовались диковинными фигурами в воде. Каналы отражали свет, ложившийся на воду разноцветными лентами, и отблески играли на детских лицах.

Затем, после всех этих огней, их ожидало чудо рыночной площади, куда более захватывающее, чем во время лотереи, с освещенными шатрами, где продавалось столько чудесных вещей: фрукты, засахаренный миндаль, орехи, и фиги, и изюм. Над лотками развевались флажки, и также флагами была украшена вся площадь, здания ратуши и звонницы.

Столько огней горело вокруг, и так много было людей, что почти не чувствовалось холода. Но на каждом углу горели жаровни, в шатрах можно было купить горячего супа и питья, а трое пекарей специально выволокли сюда печь на колесах и торговали пирогами, которые народ с жадностью поедал, толпясь вокруг.

На другом конце площади тоже стояли жаровни, — там, где помост освободили для городских музыкантов, наигрывавших на дудках, барабанах, скрипках и цимбалах, а также для певцов, которые, чтобы не простудиться, обмотали горло шарфами. Песни были не те, которые можно услышать в таверне, но когда вступали скрипки и барабаны, то дети принимались танцевать, а затем в пляс вступали и люди постарше, затевался хоровод, но, впрочем, тут же ломался, потому что время было еще раннее, и сохранялась какая-то видимость порядка.