Книга Тень Эдгара По - Мэтью Перл

— Предлагаю вам выбор, мосье Дюпон, внемлите голосу разума. Вы вольны использовать свой гений для спасения женщины, которую любите и которая любит вас, от страшнейшей, позорнейшей из смертей. Также вы вольны до конца дней своих в полном одиночестве бездействовать в своих роскошных апартаментах. Выбор для осла — я хочу сказать, любой осел примет правильное решение. Что решили вы?

Барон вообще-то не был склонен использовать сильные выражения — он прибегал к ним лишь в крайних случаях. Мадемуазель Готье в юности была любовницей богатого парижского студента; он ее бросил, однако девушка не покончила с собой. Другая в подобных обстоятельствах стала бы проституткой, но Катрин Готье удалось избегнуть и этой участи. Зато ее родная сестра, несмотря на увещевания Катрин, выбрала именно эту скользкую дорожку. Поведение сестры самым пагубным образом отражалось на репутации Катрин Готье, ибо девушки были очень похожи внешне. Их постоянно путали знакомые на улице, лавочники, жандармы. Именно путаница стала мотивом убийства. Катрин жаждала избавиться от незаслуженного позора. Однако Барон получил немало свидетельств того, что обвиняемая была не способна на дурной поступок, тем более на убийство; Барон раскрыл имена отпетых негодяев, с которыми сестра Катрин Готье вступала в тесный контакт на своем новом поприще и любого из которых легко можно было обвинить в убийстве на основании самых незначительных улик.

— Если я и возьмусь расследовать обстоятельства смерти ее сестры, — заговорил Дюпон, и у Барона мурашки побежали по спине от его слов, — если я и возьмусь, никто не должен знать о моем вмешательстве.

Барон обещал ничего не сообщать газетчикам.

Дюпон действительно расследовал смерть сестры мадемуазель Готье. Он полностью восстановил ход событий, не оставив места сомнениям. И что же? Виновной, безо всяких оговорок и допущений, оказалась его возлюбленная, Катрин Готье. Информацию эту Дюпон передал префекту заодно с уликами, упущенными полицией, и тем самым не оставил Барону Дюпену ни малейшего шанса выиграть дело. Барон был в отчаянии. Гордость не давала ему принять поражение с достоинством. Он задействовал едва ли не все свои связи, он потратил много тысяч франков, даром что и так был по уши в долгах — теперь все пропало. Подтасовка не удалась. Дюпон предъявил неоспоримые доказательства. Барон разорился; репутация его была погублена.

Тем временем жандарм Делакур, жаждавший стать префектом, заверил Дюпона и Готье, что благодаря новым уликам обвиняемая предстанет запутавшейся, обманутой женщиной, действовавшей в помрачении рассудка; с учетом этих обстоятельств, а также принадлежности к слабому полу, мадемуазель Готье, дескать, гарантировано снисхождение. А через несколько месяцев Катрин Готье была повешена на глазах у Дюпена, Дюпона и трех четвертей парижского населения.

— Во-первых, — наставительно начал я, — Дюпон пострадал куда больше вашего. Дело мадемуазель Готье не только иссушило его уникальный дар; нет, он утратил единственную женщину, которую любил, — причем она, можно сказать, погибла от его рук! Но сейчас, мосье Барон, вами выбран непродуктивный способ мести; травля Дюпона в связи с делом Эдгара По не даст результатов. И я, будьте уверены, не собираюсь спокойно стоять в стороне!

— Вспомните-ка лучше аксиому, принятую в юриспруденции, — super subjectum materiam. Это значит: ни один субъект не несет ответственности за мнения других субъектов, сформированные на основании действий, приписанных этому субъекту. — Барон навис надо мной. — Не я эту кашу заварил, сударь; не я, а вы. Вы сами просили расследовать смерть По. Вы сами себе свет застите, хоть это вам понятно? Выше нос, братец Квентин! Благодаря вам я поверил в возможность собственного перерождения. Клеветники и завистники облили мое имя грязью, ибо тень моего гения была слишком велика и никак не сообразовывалась с их жалкими потугами; каждый мой проступок в их глазах становился смертным грехом — так они рассчитывали остановить, сокрушить меня. Кстати, с нашим дорогим Эдгаром По ситуация аналогичная.

— То есть вы дерзнули сравнивать себя с великим поэтом? — Мое возмущение не знало границ.

— В этом нет нужды — братец Эдгар все сделал за меня. Почему, как вы думаете, Дюпен — самый умный, самый прозорливый из его персонажей? Да потому, что Эдгар По видел в гениальном дешифровщике свою же дивную способность проницать скрытое даже от богов, не то что от людей. А кто всякий раз получает награду? Префект жандармерии, а не герой Дюпен; префекту достаются и деньги, и слава. Не так ли при жизни Эдгара По авторы, в подметки ему не годившиеся, становились победителями журнальных конкурсов, а сам По боролся с нуждой, боролся до конца, пока смерть не прекратила его страдания?

— Сударь, неужто вы и вправду полагаете себя достойным служить прототипом Дюпена?

— Вы сами так полагали, пока, на свою голову, не нашли это ископаемое, этого Дюпона; пока не прельстились его сомнительными способностями, которые он использует только в личных интересах. Да будет вам известно, ваш Дюпон — анархист. Вы столько времени вместе — неужели у вас ни разу не возникло подозрений… что он… быть может… — Барон нарочно растягивал слова. — Быть может, вам известно — есть еще одна причина, по которой я позволял вам шпионить за мной. Вот она: я хотел, братец Квентин, чтобы вы лично убедились — в Париже вы проворонили нечто. Я говорю о нашей первой встрече, когда вы предпочли мне Дюпона.

Я задался вопросом: известно ли Барону, как я ходил к нему в гостиницу? Не шпионил ли кто за мной в ту ночь? Например, шпионить мог свободный негр, что стоял под фонарем.

— Истинный прототип — Дюпон. Вы мизинца его не стоите, — отрезал я. Ни в коем случае не допустить интеллектуальной победы Барона, не дать ему заподозрить, как близок был я к разочарованию в Дюпоне — причем всего несколько дней назад! Впрочем, полагаю, Барон все или почти все прочел на моем лице.

— Что ж, — подытожил он с едва заметной улыбкой, — один только Эдгар По мог ответить, кто из нас истинный Дюпен; но Эдгар По мертв. Как же разрешить загадку, если правильность решения некому удостоверить? Я вот что думаю: истинный Дюпен — тот, кому удастся убедить в этом весь мир. Или тот, кому удастся пережить конкурентов.

22

Так я стал бояться Дюпона. Я беспрестанно мучился вопросом: вправду ли его таланты, выпущенные на волю, оборачиваются катастрофами, как в случае с мадемуазель Готье? Из головы не шел последний пассаж «Золотого жука», захватывающего рассказа о поиске сокровищ. Мне и раньше мнилось, что за описанием триумфа скрывается страшная разгадка, а именно: Легран, этакий мозговой центр маленькой группки, теперь, по окончании трудов, непременно умертвит и слугу, и друга. В висках эхом отзывались последние зловещие слова: «Два-три удара ломом тут же решили дело. А может, и целый десяток — кто скажет?»[21]

Вспомнился один из парижских вечеров. Мы с Огюстом Дюпоном прогуливались неподалеку от района, по словам мадам Фуше, опасного с наступлением темноты. «Жандармов, — говорила мадам Фуше, — не дозваться; да они часто в доле с дурными людьми». Так вот — я засмотрелся на витрину, на некий объект, производивший движения словно бы по собственной воле. То были бутафорские челюсти, представлявшие все стадии эволюции человеческого рта — от белоснежных молочных зубок до старческих гнилушек. Каждая челюсть вращалась вокруг своей оси, открывалась и захлопывалась не в унисон с остальными. «Что за хитроумный механизм?» — подумал я. А над всеми челюстями красовались две восковые головы — одна уныло демонстрировала беззубое, как бы сдувшееся лицо, вторая щеголяла полным комплектом сверкающих зубов, предположительно восстановленных тут же, в зубоврачебном кабинете.