Книга Особый отдел - Николай Чадович

– Разве у них лагерных номеров на предплечье не имелось?

– Нет. Номера уже попозже накалывали, лет в семь, а они совсем сосунками были. Как только и выжили… Правда, под мышкой у обоих какие-то смутные значки имелись. Вроде как римские цифры.

– Они хоть сдружились потом?

– Где там! Люто друг друга ненавидели. Хуже, чем кошка с собакой. При каждом удобном случае опять бузу затевали. Пришлось новичка дальше по этапу отправить. И тогда наш Клык почему-то затосковал. Слёг в санчасть и там на спинке кровати повесился… Но и это ещё не всё! Едва печальная весть дошла до братца, который в это время находился уже за Байкалом, как тот сразу бросился под поезд. Вот тебе и вся мораль!

Ваня хотел спросить ещё что-то, но в дверь сторожки постучали.

Филька Удушьев оказался крепким малым, длинноруким и слегка сутулым. Вид он имел несколько отрешённый, словно обдумывал что-то очень важное или, наоборот, никак не мог собраться с мыслями.

В его облике тоже проглядывали вполне очевидные признаки вырождения, но не нынешние, вызванные кошмарной экологией, а древние, унаследованные ещё от тупоголовых и свирепых неандертальцев, скитавшихся по Евразии ещё двадцать тысяч лет тому назад и время от времени скрещивавшихся с нашими предками.

Люди этой породы обычно довольствовались малым, к лучшей жизни стремления не испытывали, способностей к работе, требующей ловкости и смекалки, не выказывали, зато отличались агрессивностью и немотивированной жестокостью, свойственной всем эмоциально неразвитым натурам.

При царе-батюшке эту дефективную публику на воинскую службу старались не брать, хотя во время революции многие смогли сделать стремительную, хотя и недолговечную карьеру. Самые яркие примеры тому – атаман Махно и комбриг Котовский. В советские времена из граждан неандертальского происхождения формировались строительные батальоны, но и в конвойных частях их тоже было немало. Любому рабочему инструменту они предпочитали лом и лопату, а оружию – штык.

Надбровья у Фильки Удушьева были как булыжники, из-под них на мир взирали пустые и невозмутимые глаза первобытного охотника. На Павианыча он глянул только мельком, зато Ваню изучал столь пристально, что тому даже стало немного не по себе. Пришлось вмешаться хозяину.

– Это мой дальний родственник, – пояснил он. – У него братан погиб недавно. Шёл себе, никого не трогал, а ему голову напрочь отстрелили. Тебе это ничего не напоминает?

Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.

– Ладно, – Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. – Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.

– Марадона, – поправил Удушьев.

– Вот-вот… Что с ним сталось?

– Окочурился, – впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.

– Но ведь он не сам по себе окочурился, так?

– Не сам, – согласился Удушьев. – Шмальнули его.

– Кто шмальнул?

– Дед один, – сказал Удушьев и чуть погодя добавил: – Мне так показалось.

– Трость у него в руке была?

– Может, и была. Не помню.

– Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.

Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.

– Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?

– Где-то я его видел, – протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.

– Здесь и видел, – сказал Павианыч. – Он ко мне иногда захаживает.

– Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.

Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.

– У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.

– Нет, – Удушьев покачал головой. – Это ты был. Что-то здесь не чисто.

Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.

– Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, – заявил он. – Надо меньше травку курить.

– Это ты кому? – Удушьев вперился в Павианыча.

– Тебе, кому же ещё… – старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.

– Я думал, ему, – в голосе Удушьева появились зловещие нотки, – вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне – никто. Понял?

– Понял. – Павианыч закашлялся, словно костью подавился. – Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?

– На гоп-стоп мы отправились, – с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. – Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.

– Это когда было – зимой, летом?

– Осенью. Рано темнело.

– Ну и как, пофартило вам?

– Нет.

– Мало взяли?

– Вообще ничего не взяли, – неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. – Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.

– Что потом было?

– Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.

– Он там один прогуливался?

– Один. А иначе чего бы нам суетиться…

– Трость при нём была?

– Не помню.

– Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?

– Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».

– Представляю, – тяжко вздохнул Павианыч. – Дошли до него ваши добрые слова?

– Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.

– И что он вам отдал?

– Котлы с лапшой и лопатник.

– Документы в лопатнике были?

– Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.

– И вы, конечно, согласились?

– Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!

– И что это за булавка была?

– Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, – Удушьев приложил ладонь к груди.

– Почему тебе, а не Марадоне?

– Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.

– На этом вы и расстались?

– Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.