Книга Пресс-папье - Стивен Фрай

Центральное управление дверными запорами – штука для большинства людей очень полезная, особенно когда они покидают машину. Один поворот ключа или одно нажатие на кнопку – и машина заперта; вы можете полюбовно расстаться с жалкой необходимостью возиться со шпеньками на окнах задних дверей. У моей машины соответствующий переключатель, ограждающий меня от людей, способных заскакивать в нее с криками «Пимлико, да поскорее», пока я напеваю, застряв в пробке, находится внутри. Про него-то я в тот день и забыл.

Я потратил немало усилий, чтобы придать моему такси вид самый что ни на есть аутентичный. Есть люди, которые красят свои машины в желтый цвет, обивают сиденья горностаевым мехом, приделывают к ним подголовники из искусственной кожи, стелют на пол уилтонские ковры, устанавливают внутри пикниковые столики из полированного грецкого ореха и дорогие аудиосистемы. На мой взгляд, все это лишь препятствует достижению цели, с который вы обзаводитесь в Лондоне машиной-такси, – цели, состоящей в том, чтобы все принимали ее за подлинную. Настоящее такси обладает, по всему судя, правом втискиваться в любую вереницу машин, не подавая никаких сигналов, а прерогативу манерничать и любезничать на дорогах оно предоставляет всем прочим автомобилям. Разумеется, я не пал настолько низко, чтобы разъезжать по отведенным для автобусов полосам или парковаться на стоянках такси, как на духу говорю – нет. За кого вы меня принимаете? Но законными моими правами я пользуюсь с удовольствием.

У каждой машины, получившей официальную лицензию такси, привинчена рядом с задним номером маленькая табличка, на которой значится: «Имеет право перевозить до 4 пассажиров. Столичная полиция». Я не поленился заказать точно такую же, но с надписью: «Не имеет права перевозить никаких пассажиров. Двуличная полиция». Правда, чтобы обнаружить разницу, табличку эту пришлось бы разглядывать довольно внимательно. Экипировавшись подобным образом, я получил возможность упиваться всеми радостями настоящего таксиста, но без неприятной необходимости общаться с рядовыми членами общества или культивировать в себе живительные воззрения на репатриацию иммигрантов и на предателей, норовящих вонзить нож в спину миссис Тэтчер. То есть так я полагал до описываемого здесь дня.

Ну-с, случилось так, что ехать я должен был как раз через Пимлико и улицу, на которую желал попасть усевшийся в мою машину джентльмен, знал. Однако, когда я доставил его туда, выяснилось, что неприятности мои только начинаются.

– Я что-то не вижу счетчика, – сказал он.

– Хм, – ответил я.

Последовала неловкая пауза, позволившая мне, впрочем, найти удачный выход из этого затруднения.

– С вас ничего не причитается, – сказал я. – С сегодняшнего дня введены штрафы за неиспользование заднего ремня безопасности. Ну я и дал себе слово, что первого джентльмена, которому не придется напоминать об этом новом законе, я отвезу бесплатно. Вы пристегнулись без напоминания, так что, считайте, прокатились задаром.

– Боже милостивый, – сказал он.

Однако стоило ему отойти, как к переднему окошку склонилась какая-то женщина.

– Арт-клуб «Челси», Олд-Черч-стрит, – возопила она, перекрывая голосом рокот моего очень тихого двигателя и шум отсутствующего на этой улице движения.

Какого черта? Мне было как раз по пути.

– Заскакивайте, дорогуша, – сказал я.

Еще один вопрос атрибуции

Есть в «Улиссе» такая сцена: школьный учитель Стивен Дедал сидит в кабинете директора школы, Дизи. Последний имеет склонность к нравоучениям и потому, отдав Дедалу заработок, прочитывает ему нотацию относительно денег: «Как это там у Шекспира? “Набей потуже кошелек?» Дедал негромко, так, чтобы не услышал Дизи, бормочет: «Яго».

Цитировать Шекспира легко, само происхождение цитаты служит гарантией ее высокого достоинства. Дедал же отметил про себя, что относиться с доверием к рекомендациям Яго, злобного интригана и убийцы, вовсе не обязательно. Вообще говоря, каждое слово в пьесах Шекспира произносится не им, но его персонажем. Сам Шекспир никаких своих слов нам не оставил. Нет, конечно, в одном сонете ему все же случилось высказаться насчет «нежного майского цвета» и сообщить, что «лето наше мига не длиннее»,[186]однако, если не считать того, что он снабжает писателей всего мира названиями для романов, по линии поговорок, аксиом и девизов, коими мы могли бы кормиться всю нашу жизнь, лично Шекспир ничего нам предложить не может. В конце концов, он был художником, а не философом и не сочинителем рекламных текстов.

Что ничуть не мешает нам качать пальцем перед носом какого-нибудь молодого человека и нараспев произносить: «В долг не бери и взаймы не давай»,[187]после чего мы важно добавляем: «Шекспир», словно желая сказать: «Вот так-то!» Цитирующий забывает, однако ж, что произносит эти слова Полоний, персонаж комически нелепый, человек, чья способность понимать то, что происходит вокруг него, весьма и весьма ограничена, с чем не станет спорить и самый пристрастный критик. Совет этот он дает своему сыну: ведь все родители боятся, что дети их увязнут в долгах, выплачивать которые в конечном счете родителям же и придется. В драматическом контексте слова эти выглядят забавными, однако вряд ли можно сказать, что они отражают воззрения самого Шекспира.

Непоследовательность тех, кто находит у Шекспира подкрепление своим доводам, – ничто в сравнении со странным обыкновением некоторых людей приводить цитаты из Библии. В книге Левит присутствует, к примеру, пара мест, в которых без обиняков говорится, что мужчина, ложащийся с другим мужчиной, как с женщиной, совершает «мерзость».[188]И за места эти ретиво ухватываются те, кто жаждет доказать порочность гомосексуализма. Однако в непосредственной близи от этих пассажей с не меньшим пылом заявляется, что нам не должно надевать одежду, сделанную из двух разных тканей,[189]стричь волосы на висках и брить брады наши, украшать себя татуировками,[190]смешивать скот наш со скотом инаго рода,[191]но все эти указания мы радостно пропускаем мимо ушей. А ведь в книге Левит сказано, что соблюдать надлежит все законы – от тех, что трактуют о кошерной пище, до указывающих, как следует приносить в жертву агнца (или двух горлиц, если агнец ей не по карману) женщине, которая очистилась после того, как родила младенца. Если младенец оказался мужеского пола, то мать, понятное дело, остается нечистой семь дней, а если женского, то целых две недели.[192]И никто не вправе привередничать по поводу этих эксцентричных указаний.