Книга Сильные мира сего - Морис Дрюон

– Видите ли, сударыня, – продолжал он, – даже крупные физики все реже и реже склоняются к тому взгляду, будто миром правит нелепая случайность. Наука каждодневно опровергает веру во всесильное господство случая, изгоняет ее и доказывает, что такая вера – лишь свидетельство нашей близорукости. Одни и те же законы управляют и движением планет, и перемещением атомов, одного этого уж достаточно, чтобы уверовать в Бога. Глубоко заблуждаются те, кто полагает, будто в безграничных просторах космоса, где движутся, подчиняясь определенным законам, небесные тела, царит случайность. Либо следует рассматривать Вселенную как выражение абсолютной непоследовательности, как цепь несообразностей, как случайное скопление частиц, движение которых происходит по замкнутому кругу – без первопричины и без конечной цели, как нечто еще более слепое и нелепое, чем античный рок, как проявление непоследовательности во всем, непоследовательности, которой подчиняется и движение звезд, и обращение Земли, и рост трав, и жизнь души… либо следует верить в существование Бога!

Жаклина упрямо покачала головой.

– Мир представляется мне полнейшим хаосом, отец мой, – прошептала она.

– Стало быть, и ваша любовь к Франсуа, сударыня, также следствие нелепой случайности, якобы управляющей миром? Разве, когда вы встретились, познакомились и полюбили друг друга, вы не почувствовали, что само небо предназначило вам стать мужем и женой?

Доминиканец, обращаясь к Жаклине, неизменно прибавлял слово «сударыня», а говоря об умершем, называл его просто по имени; каждодневно молясь за спасение души Франсуа, Будрэ делал это с такой дружеской проникновенностью, что буквально потрясал Жаклину.

Она медленно провела рукой по лицу.

– Но если любовь, соединявшая хотя бы двух людей, не может считаться результатом нелепой случайности, то тогда и все остальное нельзя считать плодом случая! – произнес отец Будрэ, вставая.

Он подошел к окну и приоткрыл его. Весенний вечер спускался на землю, окутывал сад, кусты самшита, клумбы, на которые только что высадили цветы. Было тепло. По мере того как сгущались сумерки, в окнах зажигались огни, глухой нестройный шум города проникал в комнату.

– Разве все это напоминает вам хаос? – спросил Будрэ, осторожно подталкивая Жаклину к окну. – Я, сударыня, несмотря на страдания моих братьев во Христе, восхищаюсь всем сущим, что создал Господь. Ощущение хаоса несовместимо с жизнью, я в этом глубоко убежден, оно возникает лишь перед лицом смерти. И чтобы помочь преодолеть это ощущение, милосердный Господь и даровал нам веру.

Жаклина в глубокой задумчивости созерцала открывшуюся ей картину, стараясь примирить свое горе с окружающим миром. Отец Будрэ притворил окно, возвратился в глубь комнаты и сказал:

– Превыше разума – откровение. Не только мы, христиане, утверждаем это, индусы думают так же. И мы неустанно говорим: вера есть чудесное орудие, которое Господь в своей благости вручил чадам своим, дабы они могли видеть дальше, чем в подзорные трубы, рассуждать глубже, чем позволяет логика, и умели бы побеждать свое горе. Все великие религии походят одна на другую. Человек, обладающий верой, приближается к совершенству, именно вера и совершенствует его.

Жаклина взглянула на отца Будрэ.

– Быть может, вы правы, отец мой… – прошептала она. – Да, должно быть, вы правы.

В это мгновение дверь распахнулась и нежный голосок позвал:

– Мама!

Мари Анж растерянно замерла на пороге при виде доминиканца.

– Входи, детка, поздоровайся с гостем, – сказала Жаклина дочери.

Отец Будрэ опустился в кресло, чтобы ребенку было легче разговаривать с ним. Он расправил рясу на коленях и ласково посмотрел на девочку.

Жан Ноэль и Мари Анж обычно уклонялись от поцелуев, которыми их так охотно награждали родственники. С отцом Будрэ они вели себя по-другому: их пухлые губки, казалось, сами тянулись к его массивному, величественному лицу.

Мари Анж была здоровой, но худенькой девочкой. За последние месяцы она сильно выросла. Ее уже начали обучать катехизису.

– Скажи, милая, что ты выучила на этой неделе? – осведомился отец Будрэ.

– Я выучила «Верую», святой отец, – ответила девочка.

– Вот как? Отлично. И все поняла? И все запомнила?

– Все запомнила.

– Прекрасно, послушаем, послушаем.

Жаклина улыбнулась. «Мари Анж, без сомнения, будет всю жизнь вспоминать, – подумала она, – что знаменитый проповедник слушал, как она читает “Верую”. Отец Будрэ знает, что делает: такие вещи врезаются в память навсегда».

Мелодичным голоском, нараспев девочка торопливо произносила слова молитвы.

– О, не так быстро, не так быстро! – остановил ее отец Будрэ. – Я бы не мог так быстро прочитать «Верую», ведь у меня не хватило бы времени подумать над тем, что я произношу.

В памяти Жаклины невольно всплывали заученные много лет назад и с тех пор не раз повторявшиеся слова, которые теперь слетали с уст ее дочери: «…отпущение грехов, воскресение плоти, вечная жизнь…»

– Воскресение плоти… – старательно выговаривала Мари Анж.

– Воскресение плоти, – торжественно повторил доминиканец, протянув руку вперед. – И в тот день, – продолжал он, четко выговаривая все слова чуть дрожавшим от глубокого волнения голосом, – души предстанут в их земной оболочке, предстанут со всеми своими мыслями, чувствами и деяниями, со всем тем, что они совершили хорошего и дурного от рождения и до смерти, а равно после смерти, а также со всем тем, что другие души совершили ради них…

Отец Будрэ сознавал, что смысл его слов недоступен пониманию ребенка, но не боялся смутить девочку. Между тем в мозгу Жаклины, внимательно слушавшей его, вдруг вспыхнула яркая искра, вроде той, что вспыхивает между двумя электродами вольтовой дуги.

– …и они предстанут, – продолжал доминиканец, – пред своим собственным судом, пред судом всех душ человеческих, пред судом Всевышнего, их отца, а затем по бесконечному милосердию Божию займут свое место друг возле друга… в духе предустановленной гармонии.

Жаклина не могла бы повторить слова, произнесенные отцом Будрэ. Впрочем, слова и не имели для нее большого значения. Она и так понимала доминиканца, их мысли словно устремлялись навстречу друг другу, сливались воедино, и словесная оболочка представлялась ненужной шелухой. Молодой женщине чудилось, что мозг ее пылает; когда-то она уже испытала нечто подобное – в первую пору ее любви к Франсуа. Неугасимое пламя освещало все: и земную жизнь, и потусторонний мир. Франсуа присутствовал здесь, в комнате, и это представлялось ей не менее реальным, чем присутствие дочери; и еще кто-то, казалось, незримо находился тут, а доминиканец был всего лишь его посланником, выразителем его воли.

Жаклина услышала, как отец Будрэ сказал:

– Превосходно, голубушка! А теперь можешь идти играть.