Книга Луденские бесы - Олдос Хаксли

В 1648 году Тридцатилетняя война закончилась. Мощь Габсбургов была сломлена, треть населения Германии истреблена. Европа была готова воспринять волю Великого Монарха и владычество Франции. Это был настоящий триумф. Пока же страну раздирала междоусобица, и на смену одной Фронде приходила другая. Кардинал Мазарини отправился в ссылку, потом снова вернулся к власти; снова отошел от дел и опять возник на политическом горизонте; настал день, когда он исчез окончательно.

Примерно в то же время умер Лобардемон, забытый и вышедший из фавора. Его единственный сын стал разбойником и был убит. Дочь же, оставшись сиротой, пошла в монахини и стала урсулинкой в Лудене, где ей покровительствовала мать Иоанна.

В январе 1656 года была напечатана первая часть «Писем к провинциалу», а четыре месяца спустя произошло великое янсенистское чудо: у племянницы Паскаля чудодейственным образом излечился глаз, чему способствовал Священный Терний, хранившийся в Пор-Рояль.

Еще через год умер отец Сен-Жур, и настоятельница осталась без партнера по переписке. Бедный Жан-Жозеф Сурен был очень болен и отвечать на письма не мог. Тем больше была радость Иоанны, когда в начале 1658 года она вдруг получила письмо, написанное рукой Сурена — впервые за двадцать лет. «Как чудесно, — писала она своей подруге мадам дю Ус, монахине-визитандинке из Ренна, — милосердие Господа: лишив меня отца Сен-Жура, Он теперь возвращает мне моего дорогого наставника, который снова может писать письма! А я всего несколько дней назад, еще не получив его письма, писала ему сама, рассказывая о состоянии моей души».

Так она и продолжала писать письма о состоянии своей души — Сурену, госпоже дю Ус и всем, кто был готов их прочесть и прислать ответ. Если бы все эти письма были опубликованы, они заняли бы несколько томов. А ведь сколько из них потеряно! Судя по всему, сестра Иоанна продолжала пребывать в заблуждении, что «внутренняя жизнь» означает непрестанный самоанализ, причем непременно публичный. На самом деле, разумеется, внутренняя жизнь начинается тогда, когда человек перестает себя анализировать. Душа, размышляющая лишь о собственном состоянии, не может познать Божественную основу. «Я не стал писать вам не потому, что мне не хотелось этого, ибо я всем вам желаю добра; но потому, что мне показалось, что все нужное уже сказано, а если чего-то и не хватает, то дело здесь не в словах, их обычно всегда говорится куда больше, чем нужно — дело в молчании и труде». С этими словами святой Иоанн де ла Круа обратился к группе монахинь, жаловавшихся, что он не отвечает им на письма, в которых они описывали ему свое душевное состояние. «Говорение отвлекает, а молчание и труд обостряют мысль и укрепляют дух».

Увы, Иоанна молчать не желала. Она была не меньшей сплетницей, чем знаменитая мадам де Савиньи, но сплетничала при этом исключительно про себя саму.

В 1660 году, после английской Реставрации, двое британцев, видевших Иоанну в дни ее демонического величия, вернулись на родину и достигли завидного положения. Том Киллигрю стал дворянином опочивальни и получил лицензию на строительство театра, где он мог ставить пьесы, освобожденные от цензорского ока. Что до Джона Мейтленда, то он провел девять лет в ворчестерской тюрьме, зато теперь стал статс-секретарем и главным фаворитом нового короля.

Настоятельница тем временем старела. Здоровье ее делалось все хуже, и роль ходячей реликвии стала для нее непосильной ношей. Последний раз священные письмена обновились в 1662 году, после этого они больше не появлялись, и поток любопытствующих иссяк. Однако, хоть чудо и прекратилось, духовные претензии Иоанны оставались прежними. «Хочу поговорить с вами о важнейшей необходимости, — писал ей Сурен в одном из писем, — о самой основе благодати — я имею в виду смирение. Умоляю вас вести себя таким образом, чтобы священное смирение стало истинным, твердым основанием вашей души. То, о чем мы говорим в наших письмах, — материи тонкие и возвышенные — ни в коем случае не должно лишать вас смирения». Несмотря на всю свою доверчивость и веру в чудесное, Сурен слишком хорошо понимал ту, с кем переписывался. Сестра Иоанна принадлежала к весьма распространенной разновидности «боваристов». Об этих людях можно прочесть и в «Мыслях» Паскаля. Например, он пишет про святую Терезу: «Господу более всего угодно глубочайшее смирение, проявляемое ею; людей же радуют познания, получаемые ею во время откровений. И вот мы всячески тщимся подражать ей на словах, воображая, будто таким образом уподобляемся самой ее природе, но на самом деле мы не любим угодную Господу добродетель и не пытаемся достичь такого состояния, которое мило Богу».

В глубине души сестра Иоанна, вероятно, отлично понимала, что она — персонаж комедии собственного сочинения. Но другая половина внутреннего «я» убеждала ее в обратном. Мадам дю Ус, неоднократно приезжавшая в Луден и гостившая там месяцами, была убеждена, что ее бедная подруга постоянно живет во власти иллюзий.

До самого ли конца иллюзии сохраняли власть над настоятельницей? А может быть, Иоанне удалось хотя бы умереть не актрисой при свете рамп, а просто человеком? Ее истинное «я» было жалким и абсурдным. Если бы только она перестала изображать перед самой собой Святую Терезу — все сложилось бы иначе. Но она упорствовала и играла чужую роль. Ей не хватило честности и смирения — иначе она обнаружила бы, что в ней действительно живет Другой.

Умерла она в январе 1665 года, и комедия, которой стала ее жизнь, была исполнена монахинями до конца, превратившись в самый настоящий фарс. У трупа отсекли голову, поместив в серебряный с позолотой ларец, рядом со священной рубашкой. В ларец можно было заглянуть через хрустальные окошки. Провинциальный художник написал огромное полотно, изображавшее изгнание Бегемота. В центре композиции находилась Иоанна, экстатически преклоняющая колена перед отцом Суреном, рядом с которым стояли отец Транкиль и еще какой-то монах-кармелит. Неподалеку восседал Гастон Орлеанский со своей герцогиней, величественно наблюдая за происходящим. А сзади, у окна, выстроились зрители рангом пониже. Сверху, окруженный сиянием и сопровождаемый херувимом, висел святой Иосиф. В правой руке он держал три молнии и поражал ими бесов и демонов, выскакивавших из отверстых уст одержимой.

Этот шедевр провисел в часовне урсулинок более восьмидесяти лет и стал объектом всеобщего поклонения. Но в 1750 году епископ Пуатевенский, побывавший в Лудене, повелел убрать сие произведение куда-нибудь подальше. Разрываемые между долгом повиновения и патриотизмом, добрые сестры пришли к компромиссу: они повесили поверх холста другой, еще более грандиозный. Иоанна стала невидимой, но она по-прежнему была здесь. Правда, уже ненадолго. Монастырь пришел в упадок и в 1672 году был закрыт. Картину передали канонику церкви Святого Креста, а рубашка и мумифицированная голова попали в какой-то отдаленный монастырь. До наших дней ни одна из этих реликвий не дожила.

Глава одиннадцатая

В трагедии мы становимся соучастниками; в комедии — всего лишь зрителями. Автор трагедии отождествляет себя со своими персонажами — так же, как читатель или слушатель. Но в комедии сочинитель никоим образом не проецирует себя на своих героев, да и зрители сохраняют с ними дистанцию. Автор смотрит, записывает, судит со стороны, а аудитория, тоже оставаясь вне действия, решает, хороша ли получилась комедия, и если хороша — то смеется. Комедия слишком долго продолжаться не может. Вот почему большинство выдающихся комедиографов придерживаются жанра «смешанной комедии», где происходит постоянный переход фокуса: от отождествления к отстранению и обратно. В какой-то момент мы просто смотрим на происходящее и смеемся; потом начинаем сочувствовать героям и даже отождествлять себя с ними, хотя всего несколько секунд назад они были для нас не более чем объектами нашего внимания.