Книга Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

Фактически Сара выполняла половину обычного объема работы. Утром она просыпалась со стоном и часто погружалась обратно в… если это и был ландшафт печали, то не тот, в котором она обитала днем. Вернувшись домой раньше обычного, она могла проспать весь вечер, немного поработать и снова улечься на всю ночь. Иногда, встав утром, снова залезала в постель и спала чуть не до полудня. Раньше Сара спала легко, с удовольствием, сны представляли для нее развлечение и иной раз даже источник информации. Теперь же заползала в сон, как в нору, спасительную, но одновременно угрожающую, опасную, избавлялась во сне от бог ли, мучившей наяву.

Однако наблюдала она за этими симптомами с некоторой долей любопытства, отмечая, что вовсе не обязательно представляют они собой атрибуты любви.

Хуже всего было то, что у Сары испортился характер. Она могла неожиданно вспылить, ни с того ни с сего зарычать на кого-то. Все время тянуло съязвить, все не нравилось, все вызывало протест, осуждение.

Вернулись привычки, которые она считала давно забытыми, вернулась манера разговора громким, обращающим на себя внимание голосом в общественных местах. Не однажды ловила она себя на желании похвастаться перед Мэри прошлыми интимными похождениями, приходилось иной раз сворачивать уже начатые фразы. Мэри понимала ее состояние. Однажды она заметила по поводу Роя, тоже страдавшего мрачной раздражительностью из-за конфликта с женой:

— Мы забываем, что люди знают о нас больше, чем нам бы хотелось, и прощают нам больше, чем мы заслуживаем. — Сара подумала, что эти слова относятся к ней самой не в меньшей степени, чем к Рою.

Повысилась чувствительность к музыке. Сара выключала радио, выходила из театра во время репетиций, закрывала окна, когда музыка доносилась с улицы. Даже самая пошлая и банальная мелодия могла вывести из равновесия, довести до слез, удвоить боль. Кровельщик, менявший черепицу на крыше соседнего дома, затянул балладу из «Жюли», точнее — из «Счастливой монетки», прозвучавшую в радиопрограмме. Он оседлал конек крыши, вскинул руки, изображая сценический персонаж, каким он его себе представлял. Его коллега прислонился к дымовой трубе, захлопал в ладоши — и руки Сары невольно взметнулись к ушам: закрыть, зажать, не слышать… Она чувствовала, что звуки отравляют ее.

Едва только она просыпалась, на нее наваливались дневные грезы, как будто вызванные галлюциногенами. Она могла целый день провести в грезах, как подросток.

Проклюнулась неумеренная страсть к сластям, разыгрался аппетит, все время тянуло покупать новые шмотки.

Слова, отдаленно соотносящиеся с темой любви, страсти, отношений между полами, возбуждали, вызывали неумеренную реакцию. Самая пустая, тупая, идиотская с ее прежней точки зрения фраза теперь вызывала на глазах слезы. Если бралась за книгу — когда вообще возвращалась способность читать, — следила за «опасными» местами, предвидела приближение их за полстраницы и перескакивала, чтобы лишний раз не портить нервы.

Косметику покупала такую, на которую раньше не смотрела, которую не позволяло использовать здоровое чувство меры. Подумывала даже, не подтянуть ли кожу лица — мысль, которая в нормальном состоянии вызвала бы у нее лишь улыбку. Принялась кроить какую-то дурацкую блузку, но бросила.

Самые безобидные беседы без всякого намерения приобретали непристойный оттенок, обычные нейтральные слова казались ей двусмысленными, двудонными, неприличными.

Но больше всего донимала раздражительность. Сара понимала: если ее не изжить, долго не протянешь. Последствием непременно окажется полное психическое расстройство, паранойя, мучительные стариковские психозы.

Прервав свои визиты, Стивен вернулся в Лондон. Они гуляли по улицам и паркам, зашли в театр. Решив, что пьеса вполне пристойная и в обычном состоянии доставила бы им удовольствие, они покинули зрительный зал после первого действия.

Стивен получил любовное послание от Сюзан. «Я никого не полюблю сильнее, чем вас», — заверяла юная исполнительница и клялась в вечной верности.

— Все эта проклятая музыка, — бормотала Сара.

— Гм… Я склонялся к мнению, что дело в моих исключительных достоинствах. Но проще, разумеется, приклеить какой-нибудь ярлык.

Сара никак не могла отделаться от склонности обхаивать все и вся вокруг.

— Извините, — миролюбиво уступил Стивен. — Просто себя не узнаю.

Через неделю она позвонила ему и сначала подумала, что ошиблась номером, кого-то разбудила. Тяжкое дыхание, потом чье-то бормотание, может быть, и его.

— Стивен?

Молчание, затем снова тяжелое дыхание, и он наконец пробормотал, скорее даже промычал ее имя.

— Сара… Сара?

— Стивен, вы больны? К вам приехать?

Он не ответил. Сара продолжала говорить, просить, внушать, не получая ответа, не слыша в ответ даже дыхания. Она понимала, что ведет себя несерьезно, ибо все то, что она говорила, требовало участия собеседника, какой-то его реакции, реплик, хотя бы нечленораздельного хмыканья. Нет, Стивен не слушал ее. Может, заснул… Или вообще ушел. Ее охватила паника, как птицу, залетевшую в комнату. У нее нашелся номер телефона в хозяйственных помещениях Квинзгифта, но там никто на звонок не ответил. Некоторое время Сара провела в нерешимости. Подмывало вскочить и нестись к нему сломя голову. Однако приличия требуют, чтобы тебя для этого в какой-то форме пригласили. Кроме того, с чего ей все время кажется, что Стивену совершенно не к кому обратиться? Плюнув на приличия, Сара схватила такси до Пэдингтона, вскочила в поезд, на станции снова такси — до Квинзгифта. Доехала лишь до ворот, чтобы не поднимать шума своим драматическим явлением. Монументальные ворота свежеокрашены, сверкают черным лаком, контрастно подчеркнутым вызолоченными фрагментами, как мелирование прически, тактично примененное искусным парикмахером. Она прошмыгнула в боковую калитку в кирпичной арке. Память кольнула какая-то аллегория, Сара не удосужилась вспомнить, какая. В ее теперешнем состоянии знаки и символы, знамения и предчувствия, пророчества мудрые и дурацкие, верные и ложные казались чем-то мимолетным, как лай уличной шавки, скрежет трамвая на повороте. Ее раздраженное, неуверенное состояние лишь усугублялось непрошеными попутными мыслями. Сердце бешено билось, ноги сами спешили вперед, не слушаясь разума, бормотавшего, что ее приезд — еще одна лепта идиотизма во всеобщем кретинском сумасбродстве жизни. Пока никого не встретила. Повсюду афиши «Ариадны на Наксосе», Жюли ни следа. Ну да, они же носились с идеей камерной оперы с изысканной музыкой, она вспомнила слова Элизабет. Где Элизабет? Ни в огороде, ни с лошадьми — нигде снаружи. И что, интересно, Сара скажет, ежели наткнется на хозяйку? «Здрасьте, меня пригнало беспокойство о вашем муже». Неужто Элизабет не заметила, что происходит со Стивеном? Ведь он же… Он же не жилец на этом свете… Размышляя, на кого она больше похожа, на телевора или киношпиона, Сара наткнулась на Стивена. Он замер на солнцепеке, сгорбившись, прирос к скамье, расставив ноги, свесив между ними руки, словно забытые, неведомо зачем прихваченные с собой ненужные инструменты. По лбу склоненной головы стекает пот. В сотне ярдов ясень-гигант, знакомец Джеймса. Под ним, в глубокой тени, скамья; Сара присела рядом.