Книга Свет иных дней - Стивен Бакстер

– Поверьте мне, – сказал Мейвенс, – дела в США идут совсем неплохо. Самый страшный из последних скандалов – это демонстрация «полынных» бункеров-убежищ. Жалкая вялая попытка. Горстка высверленных гор и переоборудованных шахт, предназначенных под убежища в День Полыни для богатеев и представителей власти – или, по крайней мере, для их детишек. О существовании подобных сооружений догадывались, и, когда они были обнаружены, ученые тут же продемонстрировали тщетность попыток спастись с помощью этих убежищ и их строителей высмеяли. Если задуматься, – продолжал Мейвенс, – в прошлом скандалы всегда были раздутыми. А теперь мы все становимся чище. Некоторые вообще утверждают, что мы, возможно, стоим на пороге истинного всемирного правительства всеобщего согласия. Кое-кто называет это осуществленной утопией.

– И вы в это верите?

Мейвенс кисло усмехнулся.

– Ни на секунду. У меня такое чувство, что, куда бы мы ни шли, куда бы нас ни вела червокамера, последствия этого окажутся намного более неожиданными.

– Возможно, – не стал спорить Давид. – На мой взгляд, мы пережили один из тех моментов, в результате которых меняется перспектива: предыдущее поколение было первым, увидевшим Землю из космоса; наше стало первым, увидевшим истинную историю – и правду о самих себе. И знаете, лично я смог бы это пережить. – Давид натянуто улыбнулся. – Вы слышите это от католика, спецагент Мейвенс. Я вырос с уверенностью в том, что за мной и так уже наблюдает нечто вроде червокамеры. Эта червокамера называлась всевидящим оком Господним. Мы должны научиться жить без уверток и стыда. Да, нам это трудно. Мне трудно. Но у меня такое впечатление, что благодаря червокамере мы все становимся более вменяемыми. И ведь что удивительно – все это проистекло из-за появления устройства, которое по замыслу Хайрема должно было стать не более чем сверхусовершенствованной видеокамерой. А теперь Хайрем, где-то старательно прячущийся, уподобился Франкенштейну, страшащемуся того, что создание его рук его уничтожит.

– Возможно, через пару веков мы и вправду сумеем очиститься, – отозвался Мейвенс. – Но пока что не всякий выдерживает обнаженность. Уровень самоубийств остается высоким – вы бы просто поразились, если бы узнали, насколько он высок. И многие люди, как Бобби, исчезли со сцены общественной жизни – не участвуют в голосованиях, в переписях. Некоторые даже удаляют из мышц предплечий специальные имплантаты, с помощью которых их можно было бы обнаружить. Получается, что мы их видим, а вот присвоить им имя не можем. – Он пытливо посмотрел на Давида. – Мы полагаем, что Бобби и еще некоторые люди присоединились к одной из таких групп. Они называют себя беженцами. И именно за такими людьми нам следует наблюдать, если мы хотим разыскать Бобби.

Давид нахмурился.

– Он сделал свой выбор. Может быть, он счастлив.

– Он в бегах. Сейчас у него выбора нет.

– Если вы найдете его, вы найдете и Кейт. И она получит то, к чему ее приговорили.

Мейвенс покачал головой.

– Я могу гарантировать: этого не произойдет. Я же вам сказал, что у меня есть доказательства ее невиновности. Я уже готовлю материал для подачи апелляции. – Он приподнял крошечный диск и снова положил его на стол. – Ну так как, – спросил он, – хотите бросить своему брату спасательный круг?

– Что я должен, по вашему, сделать?

– Разыскивать людей с помощью червокамеры мы можем, просто следя за ними, – ответил Мейвенс. – Это нелегко, это трудоемко, но возможно. Но визуального наблюдателя можно обмануть. Кроме того, слежение с помощью червокамеры нельзя надежно привязать к какому-нибудь наружному индикатору и даже к имплантату. Имплантаты можно извлечь, перепрограммировать, уничтожить. Поэтому научно-исследовательская лаборатория ФБР работает над более совершенным методом.

– Который основан?..

– На ДНК. Мы считаем, что будет возможно начать с любого пригодного для анализа органического фрагмента – чешуйки кожи, кусочка ногтя, чего угодно, что поможет выявить «отпечаток» ДНК, – а потом планируется следить за этим фрагментом, пока он не воссоединится с искомым субъектом. А потом с помощью ключевой ДНК мы сможем пронаблюдать за субъектом вперед и назад во времени – настолько глубоко, насколько захотим. На этом диске – программа слежения. Нам нужно, чтобы вы соединили ее с действующей червокамерой. Вы у себя в «Нашем мире» – а особенно вы лично, доктор Керзон, – с этими штуками по-прежнему впереди планеты всей. Мы думаем, что в конце концов представится возможность создать всемирную базу данных последовательности ДНК. Детей будут обследовать при рождении и результаты будут заносить в эту базу. Тогда не придется впоследствии разыскивать органические фрагменты для анализа…

– И тогда, – прервав его, медленно проговорил Давид, – вы сможете посиживать в своей фэбээровской штаб-квартире, а ваши шпики с червокамерами будут обшаривать планету до тех пор, пока не найдут того, кто вам нужен, – даже в полной темноте. И это будет окончательный крах свободы частной жизни. Так?

– О, перестаньте, доктор Керзон, – не отступался Мейвенс. – Что такое свобода частной жизни? Оглянитесь вокруг. Ребятишки уже трахаются на улицах. Еще десять лет пройдет – и вам придется объяснять им, что же такое означал термин «свобода частной жизни». Эти дети – они другие. Так говорят социологи. Да вы и сами это должны видеть. Они вырастают привыкшими к открытости, на свету, и они все время говорят друг с другом. Вы слышали об «аренах»? Это гигантские непрерывные дискуссии через посредство червокамер – без цензуры, международные. Иногда в них принимают участие одновременно до тысячи человек. И редко бывает, чтобы в дискуссии участвовал кто-то старше двадцати пяти лет. Они начинают мыслить самостоятельно, и им почти безразличен тот мир, который построили мы. И мы в сравнении с ними жутко закомплексованы. Что скажете?

Давид неохотно был вынужден признать, что согласен с этим. И еще он понимал, что этим дело не кончится. Очень могло быть и так, что в скором времени уязвленному старшему поколению, включая и его самого, придется убраться вон со сцены и прихватить с собой все угрызения совести и табу, и тогда молодые унаследуют этот новый мир, воистину ими понимаемый.

– Может быть, может быть, – проворчал Мейвенс, когда Давид озвучил эту мысль. – Но лично я еще не готов сдаться. А пока…

– А пока я мог бы разыскать брата.

Мейвенс задумчиво уставился на свой стакан.

– Послушайте, меня это, конечно, не касается, но Хетер, она… она – «червивая»?

«Червивыми» называли людей, находившихся на последней стадии червокамеромании. После того как Хетер вживили имплантаты в сетчатку обоих глаз, она проводила жизнь в виртуальном сне. Безусловно, она имела возможность настраивать свои червокамерные глаза на настоящее время – или хотя бы на совсем близкое прошлое. Тогда она пользовалась бы глазами так, как если бы в них не было никаких имплантатов. Но Давид знал, что Хетер почти никогда так не делала.

Обычно она странствовала по миру, озаренному выморочным светом далекого прошлого. Иногда она отправлялась на встречи с самой собой в юности, смотрела на мир своими тогдашними глазами, снова и снова переживала давние события. Давид не сомневался в том, что большую часть времени Хетер проводила с Мэри. С Мэри – младенцем у нее на руках, с маленькой Мэри, бегущей ей навстречу. Она не могла – да и не хотела менять ни единой мелочи в этих встречах.