Книга Воевода - Вячеслав Перевощиков

– Сейчас эти бабки тебя порвут, – равнодушно, как посторонний наблюдатель, проговорил Лют, – ей-ей, вишь, какие они злющие.

– Ты думаешь с воеводой можно так запросто справиться?

– Нет, я так не думаю, но бабки – это особый случай, и ты это скоро поймешь.

И точно, не успел Звянко подумать над тем, что он должен понять, как одна из наиболее проворных старух приблизилась настолько, что, замахнувшись, ударила воеводу клюкой по спине.

– Ты что, старая?! – возмутился Звянко, весь покраснев от праведного гнева. – Ты что, воеводу не признала?!

– Никакой ты не воевода! – зашипела старуха. – Ты антихрист!

И она снова замахнулась своей корявой клюкой. Но Звянко не стал ждать, пока его ударят опять, а ловко перехватил клюку левой рукой, правой продолжая колотить в церковную дверь. Однако в этот момент с другой стороны к нему приблизились еще две старухи и стали чувствительно щипать его ноги длинными корявыми пальцами с желтыми крючковатыми ногтями, при этом еще пытаясь ткнуть его клюкой куда-нибудь в голову.

– А ну-ка брысь отседа! – озлился воевода, топая ногой и размахивая руками, словно перед ним вместо старух было стадо гусей.

– Я вот тебе сейчас брыськну! – завопила еще одна старуха, подбираясь к Звянко с самой незащищенной стороны.

Она размахнулась и со всей силы ткнула острием клюки в носок сапога воеводы, видимо, в силу своей вредности рассчитывая попасть в мозоль или просто считая это место самым удобным для нанесения чувствительного удара. Очевидно, ее коварный замысел вполне удался, потому что Звянко взвыл, как ужаленный. Боль и досада на обидчицу были так велики, что, не в силах более себя сдерживать, Звянко оттолкнул вредную старуху. Та плюхнулась в пыль, вопя и посылая страшные проклятья, большая часть которых, видимо, тут же начала сбываться, потому что остальные старухи в совершенном остервенении бросились на воеводу, колотя его клюками со всех сторон.

Дело приняло нешуточный оборот, и Лют понял, что еще чуть-чуть и воеводу и впрямь порвут на мелкие части. Быстро сорвав с себя красное корзно, он махнул им в самую гущу толпы старух, раз, другой. Потом еще и еще с нарастающей силой, словно пытаясь сбить огонь с загоревшейся соломы. Ошарашенные мельканием красного цвета и хлещущей, но не бьющей тканью, старухи попятились прочь, и боярин вновь увидел Звянко, на некоторое время совсем было исчезнувшего за лесом занесенных над его головой черных клюк. Вид у воеводы был жалкий; он стоял, прижавшись к церковной двери, плотно закрывая лицо руками. Шапка с его головы была сбита и валялась в пыли совершенно истоптанная. Руки были сбиты в кровь, но лицо, слава богам, не пострадало.

– Ну что, воевода, – ухмыльнулся Лют, – кажется, я спас тебя от смерти, страшной и совершенно бесславной. Представляешь, как уже сегодня по городу те же самые старухи стали бы рассказывать, как около церкви какие-то бабки разорвали воеводу на части. И совершенно ошарашенные люди недоумевали бы, почесывая затылки и задавая при этом друг другу два страшных вопроса: за что же его, бедолагу, порвали и как вообще такое могло случиться с самим воеводой? И в ответ на это, друг Звянко, – боярин вздохнул, как вздыхают взрослые в сотый раз рассказывая ребенку одну и ту же сказку, – те же самые мерзкие старухи нашептали бы страшным шепотом, что в воеводу вселился бес, который в его обличии хотел было сломать храм божий, и тогда воля господа нашего вложила силу в руки немощных старух, чтобы покарать это исчадие ада. Да, именно так все и было бы, – он похлопал воеводу по плечу, – и знаешь, что говорили бы на это горожане?

– Ну и что? – Звянко сосредоточенно провел ладонью от верхнего края лба вниз, к всклокоченной бороде, словно снял с себя маску побитого человека. – Что они могут сказать про воеводу?

– Про воеводу ничего, – хмыкнул Лют, – а вот про беса, вселившегося в воеводу, очень даже могут и приблизительно так: «Так, мол, ему, поганцу, и надо, поделом уж дьявольскому отродью досталось», или что-то в этом духе. Но ты не огорчайся так, – боярин вновь накинул на плечи красное корзно, – пока ты живой, я всегда докажу, что в тебе никого, кроме воеводы, нет и не может быть! Медовуха, она же священная сурья, напиток богов, которым ты постоянно заполняешь себя почти до верху, – продолжал он, смеясь, – давно изгнала бы из тебя всякую нечисть.

Он хотел было еще что-то сказать, но Звянко, все еще стоявший прижавшись к церковной двери, вдруг предостерегающе поднял руку. Затем прильнул ухом к щели между створками. С минуту он вслушивался, а потом забарабанил кулаком в дверь с новой силой, сопровождая удары страшными ругательствами и обещаниями взломать дверь и повесить за ноги на стену того, кто скрывается за дверью.

Угрозы возымели действие. Послышался шум, что-то скрипнуло, и квадрат между железными полосами обивки двери открылся, оказавшись маленькой дверцей смотрового окошечка. В это окошечко, сопя и отдуваясь, просунулось сухое желтоватое лицо, все вдоль и поперек изъеденное глубокими морщинами и морщинками. Тусклые маленькие глазки недоверчиво и боязливо озирались вокруг.

– Че зенки таращишь?! – заорал воевода. – Дверь открывай немедля, пока я тебе кишки на руку не намотал.

– Не мошна открывайть тверь, – на ломаном русском зашепелявило лицо, – сфятой отец сказаль, што никому не отрывайт, когда никого нешт.

Воевода свирепо взглянул на мышиные глазки и сразу понял, что разговор с этим созданием будет долгим и противным. Поэтому молниеносным движением он ухватил лицо за нос и крепко сжал свои железные пальцы.

– Аай, яай, яай! – жалобно завопило лицо.

– Открывай немедля, а то нос оторву! – грубо пообещал воевода.

Лицо скосило плутоватые глазки на воеводскую взлохмаченную голову без шапки и прошипело:

– Ну латно, латно, только нос моя пусьти.

– Дверь вначале открой!

Лицо захлопало глазками, поняв, что задуманное не прошло, и, побродив руками по двери, скрипнуло большой щеколдой. Дверь отворилась, и Звянко с видимым сожалением разжал пальцы. Воевода и боярин ступили на прохладный камень плит, которыми был покрыт весь пол храма. Нарисованные на стенах лики святых со всех сторон строго и молчаливо взирали на них. Воевода перекрестился, а боярин остановился, сложив руки на груди. Взгляд его умных глаз с любопытством рассматривал росписи и сверкающее позолотой убранство храма, понимая, как на человека действует повторяющийся ритм золоченых завитков на деревянной резьбе иконостаса, как перекликаются краски, стараясь внушить священный страх. «Здесь могли бы быть лики русских богов, – подумал он, – Сварог, создатель мира, Род, Матерь-Сва, Лада, Макошь, Перун, Велес, Белобог и Даждьбог; все они несли великую древнюю мудрость, незримо проступая сквозь доски икон с одним молчаливым вопросом: «Зачем нужны чужие лица и чужие имена, разве вам, людям, мало дадено добра, любви и ума, что захотелось чужого?»

– Видно, мало дали ума, – вслух самому себе же и ответил Лют, – а может, напротив, кому-то слишком много, да так, что возомнил человек о себе как о Боге, мол, мне самому и решать, кому и во что верить.