Книга Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Бираго вернул миниатюру в атласный футляр, а я устремила взгляд в окно, выходящее на Тюильри; там трудились рабочие, преображая бесплодную почву в точное подобие итальянского грота. Отдаленный стук молотков доносился от особняка Клюни, который я приказала снести, чтобы на его месте построить новый дворец — Королевский особняк. Строительство было моей последней страстью, а после болезни превратилось в настоящую одержимость. По словам Бираго, архитектура возвышает душу, однако я полагаю, что на самом деле это увлечение давало мне осязаемый источник радости, зримое воплощение моей власти.

— Как же быть с принцессой Марго? — спросил Бираго и невольно поморщился, выпрямляясь в кресле. — Печально, что Филипп от нее отказался, но ведь можно подыскать и других женихов.

Я кивнула, направляясь к своему креслу, чтобы приласкать старушку Мюэ; когда она, в свои двенадцать лет еще вполне бойкая, ткнулась влажным носом в мою ладонь, я услышала вдруг голос Нострадамуса — словно он прошептал мне на ухо: «Вы и он — половинки единого целого. Вы нуждаетесь друг в друге для того, чтобы каждый из вас исполнил свою судьбу».

Я застыла, и сердце мое словно ухнуло в гулкую бездну.

— Что ты скажешь о принце Наваррском? — Я оглянулась на Бираго.

Он воззрился на меня так, словно я вдруг заговорила на совершенно незнакомом языке.

— Ему, как и Марго, скоро будет восемнадцать; они идеально подойдут друг другу, — продолжала я, от волнения говоря все быстрее и быстрее. — После смерти Жанны он станет королем Наваррским, и не забывай, что Колиньи провозгласил его спасителем гугенотов. Однако, если мы женим его на Марго, он не сможет пойти против нас войной, и в их браке католики с гугенотами объединятся. Они, в конце концов, родственники; в жилах принца течет кровь Валуа, унаследованная от матери Жанны, сестры Франциска Первого, а Марго родит ему наследников Валуа.

— Идея, безусловно, интересная. — Бираго задумчиво потер подбородок. — Однако я сомневаюсь, что наши католические вельможи или Рим ее одобрят. Монсеньор говорит, что его святейшество так стремится искоренить ересь, что готов отлучить от церкви всех протестантских принцев и монархов, включая Жанну Наваррскую. Брак Марго с сыном Жанны вряд ли будет сочтен поступком истинно католической монархини. — При этих словах он цинично подмигнул мне. — А вас и так уже неоднократно обвиняли в недостатке религиозного рвения.

— Подумаешь! — отмахнулась я. — Мне нет дела до того, что обо мне болтают! Но вдруг принц согласится, чтобы все дети от этого брака воспитывались в католической вере?

Теперь я уже вполне уверилась в своей правоте, и мысль о предстоящем браке манила меня, словно маяк в ночи. Наверняка именно это и имел в виду Нострадамус! Когда Генрих Наваррский станет моим зятем, я смогу и оберегать его, и оказать на него влияние, лишив гугенотов возможности сплотиться вокруг вождя королевской крови и вынудив обе стороны заключить прочный мир.

— Со временем, — продолжала я, — мы, возможно, даже убедим самого принца перейти в католическую веру. Он молод, восприимчив; и если они с Марго будут жить здесь, при нашем дворе, — кто знает, чего нам удастся достичь? Во всяком случае, Наварра никогда не выступит против нас открыто.

— Все это прекрасно, — заметил Бираго, — но как насчет Колиньи? Полагаете, он согласится на этот брак?

Упоминание Колиньи изрядно подпортило мне настроение.

— Его мнение вряд ли будет много значить, — бросила я с вызовом, однако внутренне приготовилась услышать из уст Бираго нелицеприятный ответ.

— Его мнение будет значить очень много, и вам это хорошо известно. Пускай он обесславлен и отлучен от двора, но по-прежнему сохраняет высокое положение среди гугенотов и непременно выступит против любого соглашения, которое свяжет Наварру с католиками. Кроме того, Колиньи имеет огромное влияние на королеву Жанну, чье согласие вам понадобится, чтобы заключить этот брак.

Более всего на свете я не любила, когда мне напоминали о пределах моих возможностей.

— Жанну предоставьте мне, — отрезала я. — Что до Колиньи, стоит мне сказать хоть слово — и любой французский католик вылезет из кожи вон, чтобы заработать награду за его голову. Колиньи не в том положении, чтобы противоречить мне. Он обязан мне жизнью.

— Рад это слышать. Я опасался, что вы до сих пор питаете к нему теплые чувства. — Бираго устремил на меня проницательный взгляд, от которого я не сумела укрыться. — В конце концов, не так давно вы с ним были… друзьями.

— Это было до того, как он нарушил свое слово и едва не погубил нас. Какие бы теплые чувства я к нему ни питала, сейчас они сгинули бесследно.

Я произнесла эти слова, стараясь не выдать собственных колебаний. Колиньи никогда не станет для меня совершенно чужим человеком; это невозможно после всего, что так долго связывало нас. Однако я никогда больше не допущу, чтобы чувства взяли во мне верх над здравым смыслом.

Я провела руками по юбкам, сгорая от нетерпения поскорей приступить к воплощению своего замысла.

— Об этом нельзя рассказывать никому, кроме Карла. Мне, безусловно, понадобится его согласие, однако я не хочу, чтобы слухи об этом браке разошлись прежде, чем я вернусь из Шомона. Я достаточно ясно выразилась?

— О да, госпожа. Я буду нем как могила.

Бираго не было нужды спрашивать, почему я хочу посоветоваться с Козимо.

— Ты уверен? Что-то же должно быть!

Я нетерпеливо расхаживала по обсерватории в Шомоне, глядя, как Козимо изучает составленную Нострадамусом карту. В животе у меня было пусто, спина и ягодицы ныли после поездки в карете из Парижа. Все, чего мне сейчас хотелось, — жареного фазана, кубка вина и отдыха в приготовленной для меня спальне.

— Я вижу только брак с австриячкой. — Козимо поднял на меня глубоко запавшие глаза.

В свои сорок с небольшим он совсем исхудал, двигался скорой, крадущейся походкой отшельника и приобрел смущавший меня тик, причем левое плечо его подергивалось в такт щеке. Сам замок выглядел совершенно заброшенным, многие комнаты и залы наглухо закрыты ставнями, слуги, которых я приставила к Козимо, куда-то подевались. Запах плесени был настолько плотен и вездесущ, что Лукреция тут же принялась разводить огонь в каминах и сметать пыль с каминных полок. А я между тем поднялась по лестнице в обсерваторию, где Козимо проводил все время бодрствования.

— Козимо, — проговорила я, сдерживая нетерпение, — Нострадамус утверждал, что в этой карте содержатся десять лет моей жизни. Он сказал, что я должна оберегать принца Наваррского. Про австриячку я уже знаю. Неужели ты не видишь там никаких других браков?

Я взглянула на карту, которая кишела пересекающимися разноцветными линиями и изображениями планет; расшифровать эту мешанину я не смогла бы даже ради спасения собственной жизни. Мелькнула непрошеная мысль: быть может, мне не следует полагаться в этом деле на суждения Козимо? В конце концов, обладает ли он подлинным могуществом, помимо того, что способен истолковывать двусмысленные знамения и подбирать благоприятные дни для коронаций? Или же полагается на неверные моменты просветления, те редкие случаи, когда удается проникнуть через завесу потустороннего мира? После знакомства с Нострадамусом манеры Козимо порождали у меня неприятное беспокойство — он словно задался целью изображать мрачную загадочность, которая, по его мнению, была непременным признаком каждого провидца.