Книга Слон Килиманджаро - Майк Резник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты — единственный масаи, которого я вижу.
— Одного достаточно.
— Не нравится мне наглость масаи. Я думаю, им просто необходимо пожить в рабстве.
Прежде чем кто-то двинулся с места, Раканья пробил копьем грудь одного вандеробо, поднял другое копье, деревянное, которое изготовил вечером.
— У тебя тоже одна жизнь, — заметил он.
— Ты прав. — Шунди вытащил из-за пояса револьвер, взвел курок, прицелился в Раканью. Тот без страха смотрел на револьвер.
— Если ты меня убьешь, то не сможешь найти бивни слона, — Ага! — Шунди улыбнулся. — Вот это уже деловой разговор!
— Нам не о чем говорить, пока ты не выбросишь револьвер.
Шунди сунул револьвер за пояс.
— Ты должен его выбросить, — повторил Раканья — Иначе ты убьешь меня после того, как я отдам тебе бивни.
— Даю тебе слово, что не убью.
— Много ли стоит слово работорговца? — усмехнулся Раканья.
Шунди достал револьвер, печально посмотрел на него, вздохнул и швырнул в пропасть.
— Пошли. — Раканья двинулся вверх по склону. — Я покажу тебе, где бивни.
Они взбирались на гору минут пятнадцать. Потом Раканья подошел к кустам, под которыми спрятал бивни, вытащил их на открытое место.
— Клянусь Аллахом! — воскликнул работорговец. — Никогда не видел таких бивней. — Он опустился на корточки, внимательно осмотрел их. — Ты напортачил, масаи. Отрубил не меньше пяти фунтов от основания бивней.
— Они все равно самые большие бивни на свете.
— Это точно.
— Сколько серебряных монет белого человека ты мне заплатишь?
— Я дам тебе сорок серебряных шиллингов, — ответил Шунди.
— За каждый.
— Это большие деньги, — покачал головой работорговец.
— Бивни того стоят.
— Слишком дорого.
— Тогда они останутся здесь, пока не сгниют. Тебя на Килиманджаро больше не пустят.
Шунди еще раз оглядел бивни, пожал плечами:
— Хорошо. Восемьдесят шиллингов.
— Отсчитай их и положи на землю. Я их подберу Шунди кивнул, достал туго набитый кошель, начал отсчитывать шиллинги.
— Я хочу и это. — Раканья указал на большую золотую монету.
— Это доллар Марии-Терезы. Он стоит много шиллингов.
— Отдай его мне.
— Хорошо. — Шунди положил доллар на землю. — Он твой, если ты отведешь нас вниз, чтобы мы не заблудились.
Раканья собрал монеты, ссыпал их в бурдюк для воды. Подождал, пока каждый из вандеробо взвалил на плечо по бивню, начал спускаться к прогалине, на которой убили слона.
Прогремел выстрел, Раканья упал лицом вниз; умерев еще до того, как коснулся земли.
— Наглый сукин сын, — усмехнулся Шунди с дымящимся револьвером в руке. — Неужели ты мог подумать, что у великого Шунди только один револьвер и он выбросит его только потому, что этого хочет жалкий варвар?
Он подошел к трупу Раканьи, забрал деньги, повернулся к следопытам.
— Следуйте за мной! — приказал он. — И упаси вас Аллах повредить бивни.
Боль ушла. Исчезли все чувства, даже голод и жажда больше не мучили меня, однако покой я не обрел, что-то меня тревожило, и я закричал. Я кричал все громче и громче, пока крик мой не проник в сон самого Сендейо.
Ярко горел костер, освещая обмазанные глиной хижины деревни. Старейшины сидели у огня, за ними широким кругом расположились пятьсот elmorani, гордых воинов-масаи, с разрисованными лицами, с копьями, на наконечниках которых вспыхивали отблески пламени.
Внезапно из темноты появилась высокая фигура Сендейо, брата верховного вождя всех масаи. Он подошел к самому костру.
— Мне приснился сон, дети мои, — заговорил Сендейо. Свет и тень играли на его черном лице.
Он оглядел сидящих, дожидаясь, пока ему ответит самый уважаемый старейшина.
— Расскажи нам твой сон, Сендейо.
— Много ночей я спал плохо. Сегодня стало ясно почему.
Он выдержал паузу, дожидаясь полной тишины.
— В этом сне я увидел вождя всех слонов, лежащего мертвым на склоне великой Килиманджаро.
Он вновь замолчал, теперь старейшины и воины жадно ловили каждое его слово.
— Слона убил не масаи, — продолжал Сендейо, — ибо масаи не убивают животных ради мяса или слоновой кости. Мы убиваем только львов, чтобы доказать, что стали мужчинами.
— Кто убил слона, о Сендейо?
— Слона убил сбежавший раб.
— Какое отношение имеет твой сон к масаи, о Сендейо? — последовал вопрос старейшины.
— В моем сне воин-масаи по имени Раканья подошел к слону, — вновь пауза, — отрубил его бивни и продал их.
— Я знаю Раканью, — подал голос другой старейшина. — Он пропал шесть дней тому назад.
— Вы найдете его тело на склоне Килиманджаро, — с абсолютной уверенностью заявил Сендейо, и стон ужаса пролетел над воинами и старейшинами, не ужаса смерти, ибо масаи смерти не боялись, но ужаса перед могуществом человека, который мог видеть недоступное остальным. — Я приказываю вам не искать тело, — продолжил Сендейо. — Он нарушил закон и обесчестил свой народ. Он надругался над вождем всех животных, он начал торговать с белыми. — Сендейо помолчал. — Он обесчестил всех масаи.
Все со страхом смотрели на Сендейо, ожидая продолжения.
— С этого дня все, что принадлежит масаи, обратится в пыль. Это произойдет не в один миг, масаи сильны и многочисленны, но это произойдет. Упадет плодородие наших земель, кикуйю, луо и вакамба превзойдут нас числом, белый человек погубит наших воинов, и сам язык масаи исчезнет, уступив место суахили и языку белого человека. Наша численность будет уменьшаться, оружие отнимут у нас, наши люди забудут, кто такие масаи. И с этого дня души всех масаи будут бродить между этой и следующей жизнью.
Страх и ужас охватили сидевших вокруг.
— Скажи нам, что мы должны сделать, о Сендейо! — вскричали старейшины. — Скажи нам, как снять это таку, самое ужасное из заклятий?
— Есть способ. — Мгновенно установилась мертвая тишина. — Вы должны найти бивни и принести их на Килиманджаро, на то самое место, где умер слон. Там вы соорудите алтарь и окропите его невинной кровью, кровью необрезанного мальчика-масаи. Только так можно вернуть честь масаи. Только тогда души собравшихся здесь и еще не рожденных освободятся от этого таку. Только так души всех масаи найдут упокоение.
Сендейо обвел взглядом старейшин и воинов.
— Я сказал. Теперь дело за вами.
Он повернулся и возвратился в свою хижину, и более его сны не тревожил образ Слона Килиманджаро. Сендейо никогда больше не упомянул о нем до самой смерти, нашедшей его семь лет спустя.