Книга Ячейка 21 - Берге Хелльстрем

– Я так мерзну.

– Сейчас?

– Я мерзну с тех пор, как вы пришли сюда. Четыре дня назад.

Она вздохнула.

– Извини. Я должен был догадаться.

– Сижу тут в тридцатиградусную жару, одетая, на солнце… И мерзну. Понимаешь?

– Да. Вполне.

– А я не хочу мерзнуть.

Вдруг она поднялась со стула.

– Кофе хочешь?

– Не стоит.

– Но ты же хочешь?

– Спасибо.

Она исчезла в дверях, и он услышал, как она на кухне наливает воду и звякает чашками. С улицы доносились голоса мальчишек, игравших в хоккей: они кричали, когда забивали гол или когда появлялся еще какой-нибудь старикан на машине и приходилось освобождать ему дорогу.

В стаканах пенилось молоко, как в кафе, куда он вечно не успевал зайти. Он выпил и поставил стакан на стол.

– Насколько хорошо ты на самом деле знакома с Эвертом?

Она посмотрела на него изучающе, именно тем взглядом, который лишал его уверенности в себе.

– Ах вот почему ты здесь? Чтобы поговорить об Эверте?

– Да.

– Это что, допрос?

– Вовсе нет.

– А что же?

– Я не знаю.

– Ты не знаешь?

– Нет.

Она опять одернула рукава, как будто все еще мерзла.

– Я не понимаю, что ты городишь.

– Я бы и сам хотел выражаться яснее. Но не могу. Можешь считать, что это мои личные изыскания. Никак не связанные с работой.

Она не спеша допила стакан.

– Он – самый близкий друг моего мужа.

– Я знаю. Но сама ты хорошо его знаешь?

– Его не так-то легко узнать.

Она хотела, чтобы он ушел. Он ей не нравился. И он это видел.

– Еще одно. Скажи мне…

– А Эверт знает, что ты здесь?

– Нет.

– Почему?

– Если бы он знал, я бы тебя не спрашивал.

Солнце припекало. Он чувствовал, что спина у него совсем мокрая. Он бы предпочел оказаться где-нибудь в другом месте, но оставался здесь, несмотря на возникшее напряжение.

– Эверт рассказывал тебе? О том, что случилось в морге? О том, как погиб Бенгт?

Она его не слышала. Он это видел. Она указала на него рукой и не опускала ее, пока ему не стало не по себе.

– Он сидел здесь.

– Кто?

– Бенгт. Когда ему позвонили и вызвали в морг.

Не стоило ему сюда приезжать. Пусть бы она предавалась своей скорби. Но ему понадобился настоящий портрет Эверта. И от нее он мог бы его получить. Он повторил вопрос:

– Эверт тебе рассказывал о том, что случилось с Бенгтом?

– Я задавала ему вопросы. Но он рассказал не больше, чем было в газетах.

– Вообще ничего?

– Не нравится мне этот разговор.

– И ты не спросила Эверта, почему та проститутка требовала, чтобы приехал именно Бенгт?

Она молчала. Долго.

Он не спешил задавать другие вопросы. Главный он уже задал.

– Что ты несешь?

– Вы с Эвертом говорили, почему она убила именно Бенгта?

– Ты что-то знаешь?

– Я у тебя спрашиваю.

Она не сводила с него глаз.

– Нет.

– И ты не поинтересовалась?

И тут она вдруг расплакалась. Сидела сжавшись в комок, маленькая, несчастная, задавленная горем.

– Я интересовалась. Спрашивала у него. Но он ничего не сказал. Ни слова. Несчастный случай. Вот что он ответил. Это могло случиться с кем угодно. А случилось с Бенгтом.

Кто-то подошел к нему сзади. Свен Сундквист обернулся – это была девочка, младше Йонаса: пяти, может быть, шести лет. Она вышла из дома в белой рубашечке с коротким рукавом и розовых шортах. Остановилась перед мамой и заметила, что та плачет.

– Что случилось, мамочка?

Лена Нордвалль наклонилась к ней и сказала:

– Ничего, старушка.

– Ты плачешь. Это из-за него? Он дурак?

– Нет. Он не дурак. Мы просто разговаривали.

Девчушка в рубашке и шортиках обернулась, и на Свена уставились огромные глаза.

– Мама грустная. Папа умер.

Он сглотнул, улыбнулся и попытался выглядеть одновременно серьезным и приветливым:

– Я знал твоего папу.

Свен Сундквист молча смотрел на женщину, которая четыре дня назад осталась одна с двумя детьми. Он понимал ту боль, которую она чувствовала. Понимал, почему Эверт предпочел спасти Лену от позора и почему решил, что ей эта правда не нужна.

Эверт Гренс не мог дождаться завтрашнего дня. Он тосковал по ней.

В воскресенье машин на улицах мало и через город можно проехать быстро. Улица Вэртавэген совсем безлюдная, и он поставил Сив, вторил ее высокому голосу и дошел до припева, когда ехал по мосту Лидингё, не замечая дождя, который вдруг снова принялся моросить.

Всегда пустая стоянка была переполнена. Он сперва ничего не понял и подумал, что заехал не туда, но потом вспомнил, что ни разу не был здесь в воскресенье – обычный день посещений.

В регистратуре его встретили удивленными взглядами: сиделки и узнавали его, и не узнавали. Он пришел не как обычно, его ждали только завтра. Он улыбнулся сиделке и, смеясь ее изумлению, пошел привычным путем в палату. Сиделка окликнула его: «Постойте!»

– Ее там нет.

Сперва он не расслышал, что она сказала.

– Ее там нет. В ее комнате.

Он стоял как вкопанный. Снова переживал тот день, когда она умерла, а потом вернулась к жизни. К такой вот жизни. Чувствовал, что снова умирает вместе с ней.

– Она на террасе. Сегодня воскресенье. У них послеобеденный отдых. Мы стараемся, чтобы они больше времени проводили на воздухе. А сегодня погода совсем летняя. Там большие зонтики от солнца.

Он не слышал. Молодая сиделка что-то говорила, а он не слышал ни слова.

– Сами понимаете, как полезно дышать свежим воздухом. Она очень рада.

– Почему ее нет в комнате?

– Простите?

– Почему ее там нет?

У него закружилась голова. Прямо у входа стоял стул, и он рухнул на него, снял пиджак, положил на колени.

– Все хорошо? – Сиделка присела рядом на корточки. Он посмотрел на нее:

– На террасе?