Книга Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович

К Жмуркину подошел чернявый малый из местных и спросил, искательно заглядывая в глаза:

– Есть шо-нибудь?

– А что надо? – переспросил Костя.

Абориген, не сказав больше ни слова, двинулся дальше, внимательно всматриваясь в только что прибывших пассажиров.

– Он оружием интересуется, – пояснил Бубенцов. – Тут за пару автоматов можно «Жигули» выменять.

– Зачем им автоматы? – удивился Костя, которого сейчас не интересовало ничего, кроме хорошего виноградного вина.

– Обстановка сложная… – туманно пояснил Бубенцов. – Территориальный вопрос, усугубленный национальными проблемами. Потом сам все узнаешь.

– Как там твой «Синдбад»? – из приличия поинтересовался Костя. – Нашел свой Багдад?

– Ничего… Седьмую книгу заканчиваю, – скромно признался Бубенцов. – Ладно, пошли. Я тебя провожу.

– Ради такого случая Верещалкин мог бы и машину прислать. Конгрессы прогрессивных писателей не каждый год случаются.

– Мог бы, конечно. Да только говорят, что ему транспортные расходы ограничили. В блокаде как-никак живут.

Вот уж это Костя никак понять не мог. И с запада, и с востока, и с севера, и с юга расстилалась бывшая «широка страна моя родная». Кое-где, правда, даже русский язык успели запретить. Но прибиться можно было к любому берегу. Откуда тогда речи про блокаду?

Последовав примеру Бубенцова, Костя тоже купил себе пляжные шлепанцы, стоившие здесь дешевле пачки всемирно популярных сигарет «Прима».

Отказавшись от услуг частников-таксистов, заламывавших несусветные цены в американских долларах и российских рублях, они пешочком двинулись в нужную сторону.

Маршрут Бубенцов выбрал самый неудачный. Пивные и рюмочные отсутствовали. Даже газировкой никто не торговал. Кое-где на тротуарах торчали желтые будки-стаканы с надписью «Квас», однако все они были закрыты, и, как видно, давно.

– Читал «Жук в муравейнике» Стругацких? – поинтересовался изнывающий от жажды Костя. – Там в главе «Мертвый мир» описываются похожие сооружения. Желтые и полупрозрачные. С их помощью инопланетяне похищали детей.

– Честно признаться, просто нет времени читать чужое, – ответил Бубенцов. – Мне бы своих героев как-нибудь в кучу собрать…

– А ты заведи на каждого карточку с краткой характеристикой и все время вноси изменения, – посоветовал Костя. – Дескать, Иванов в настоящий момент сражается с разумной плесенью в созвездии Персея, а Петров занимается любовью с Сидоровой на курорте Акапулько.

– Пробовал, – вздохнул Бубенцов. – Да потерял однажды по пьянке. После этого все запуталось окончательно.

– Ничего, некоторая доля путаницы придает романам своеобразное обаяние, – успокоил его Костя. – Ты лучше скажи мне, куда исчезли знаменитые местные вина?

– Ушли в счет оплаты государственного долга. Потерпи немного. Верещалкин закупил триста литров местного вермута. Его, говорят, даже английская королева пьет.

– Английская королева – баба со вкусом. Я в этом никогда не сомневался.

Нещадно палило солнце. Город был провинциальный, малоэтажный, ничем особо не примечательный. Поражало только обилие памятников. Похоже, здесь не забыли ни одного советского вождя или героя. Впрочем, попадались персонажи и в национальном стиле, рубившие топорами и мечами всяких человекообразных гадин.

Апофеозом этого скульптурного беспредела была конная статуя некоего сурового воителя, вызывавшая прямые ассоциации с бронзовыми кондотьерами Донателло и Верроккьо.

– Узнаешь? – спросил Бубенцов. – Комдив Крысятников. Лучший друг Бени Крика и Сони Золотой Ручки. Побратим атамана Григорьева. Известнейший бандит Бессарабии и Таврии. Три месяца повоевал на стороне красных, успел геройски погибнуть и потому провозглашен героем.

– Вовремя умереть – это большое дело, – согласился Костя. – У тебя самого на этот счет какие планы?

– Синдбада надо бы закончить, – задумался Бубенцов. – Это еще томов пять. А там можно и о вечном подумать. Каша повсюду крутая заваривается. Мест, где можно геройски подохнуть, хватает.

– И поставят тебе в родной станице вот такой же памятник! – мечтательно произнес Костя.

– Шутишь. У нас даже бронзовые ручки с дверей Дома культуры украли. А памятник в первую же ночь распилят… Ну вот мы и пришли, – с видимым облегчением вздохнул Бубенцов.

Первым, кого они встретили возле здания, занимаемого ТОРФом, был известный писатель-новеллист и адепт здорового образа жизни Гофман-Разумов. Борода его разрослась до такой степени, что уже напоминала артиллерийский банник, лысина стала внушительней, чем у Сократа, а чисто условная обувка на ногах свидетельствовала исключительно об уважении к столь важному мероприятию, как Международный конгресс прогрессивных писателей.

На плече Гофман-Разумов тащил мешок со свежими кукурузными початками.

– Ты никак вегетарианцем стал? – поинтересовался Костя.

– Нет, я все ем, – заверил его Гофман-Разумов. – А кукурузу я домой захвачу. Здесь она копейки стоит, а в наших северных краях – редкость. Буду варить и продавать на проспекте.

Тут на крыльце появился Верещалкин, как всегда в очках, что не позволяло определить, пьян он в данный момент или трезв. Однако это обстоятельство довольно скоро прояснилось.

– Бубенцов! – воскликнул он, обнимая Жмуркина. – Что же ты так долго добирался? А еще казаком называешься!

– Жеребец в дороге расковался, да и перебои с овсом случились, – сдержанно объяснил Костя.

Однако Верещалкин уже отпихнул его от себя и раскрыл объятия перед сотником-заочником.

– Костя! Жмуркин! Любимый мой писатель! Как я по тебе скучал! Оставайся жить у нас! Я тебя сделаю заместителем министра внутренних дел!

– Я вообще-то по другому ведомству, – сказал Бубенцов. – Внутренние дела меня мало интересуют. А вот командиром конной армии согласен стать.

– Запросто! Какую армию выбираешь – первую или вторую?

– Разве у вас их много?

– Ради тебя хоть десять сформируем! – Верещалкин произвел рукой резкое рубящее движение, чуть не упал и вдруг дурным голосом заорал:

Наши шашки остры!

Наши кони быстры!

И ведет нас лихой командир!

Если выйдет приказ,

Мы пополним припал,

Покорим и Париж и Памир!

– Ну а лапти смени да косу наточи, и умоется кровью весь мир, – в спину удаляющемуся директору ТОРФа добавил Бубенцов.

Непонятно было, потешается он над Верещалкиным или поддерживает его.

В кулуарных разговорах Костя вскоре выяснил, что Верещалкин с помощью Катьки, имевшей в этих краях разветвленные родственные связи, сумел втереться в ряды местной элиты, или, говоря по-новому, «истеблишмента».