Книга Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Сергей Лобанов

– Признаешь, что прятались в том доме? – спросил он.

– Мы не прятались, а укрывались. А это разные понятия. В траншее тоже укрываются от обстрела. Понимаете, о чем я, гражданин следователь?

– А то как же, – кивнул Самохин. – Мы ж коллеги как-никак. Оба понимаем значение тех или иных терминов для следствия и судебного разбирательства. Но только вы там именно прятались. Как раз в то время, когда шел бой. В траншеях действительно укрываются. Так их и отрывают для целого подразделения, а вы отсиживались в этой квартире, вовсе не похожей на траншею.

– Мы вели оттуда огонь по опóзерам. Или вы, гражданин следователь, не знаете, что в условиях городского боя солдаты часто укрываются в разных строениях? Это нормально. Почему этот факт вы ставите нам в вину?

– Потому что с трусами только так и надо, – жестко парировал Самохин. – У вас, у трусов, на все есть объяснение и причина, почему вы поступили именно так, а не иначе. Кто докажет, что вы вели огонь, а не спрятались где-нибудь в ванной или в туалете, чтобы ненароком шальной пулей или осколком не убило? Кто подтвердит, что вы не собирались перейти на сторону Объединенной Оппозиции? – Старший лейтенант навалился грудью на стол, пожирая глазами допрашиваемого. – А что? Вы ж штрафники. Смертники, можно сказать, чего уж там, все всё понимают. Шансов на выживание практически никаких. Так почему бы не переметнуться к врагам? А тут такая накладка вышла – наши опять в наступление перешли. Пришлось выходить. Прострелить себе что-нибудь не пробовали? Госпиталь, амнистия…

– Все. Больше ничего говорить не буду, – глухо ответил Чечелев.

– Мне больше и не надо, – хмыкнул Самохин. – Автограф на протоколе поставь. Вот здесь напиши – мною прочитано, с моих слов записано верно.

Алексей подписал, где указали.

Следователь нажал кнопку обычного дверного звонка, укрепленного под крышкой стола.

В дверях немедленно возник конвойный.

– Увести, – приказал старший лейтенант. – И давай сюда Гусева.

У дверей Леха оглянулся, задержался на миг и сказал:

– Знаешь, че, старлей, не жалею я, что не доучился на юриста. Не дай бог стал бы таким мудаком, как ты.

Самохин, прищурившись, с полуулыбкой больше напоминающей оскал, смотрел на Чечелева и молчал.

Тот отвернулся и вышел в коридор.

Когда Гусев вернулся в камеру, Чечелев спросил:

– Подписал?

Павел молчал, понурившись, сидя на шконке. Затем выдавил нехотя:

– Подписал.

– Я тоже, – ответил Алексей.

– Понимаешь, Леха, мы свои смертные приговоры подписали.

– Думаешь, изменилось бы что-то, откажись мы подписывать? Ты что, первый раз эту комедию видишь? Ну, допустим, отказались – и что? Волокиты чуть больше, только и всего. Отмудохают, как следует, да не один раз, и показания выбьют. Все равно подписали бы. Так какой смысл доводить до этого, если уже все предрешено? Хоть я и недоучка, но говорю тебе точно: здесь нарушаются все мыслимые нормы Уголовно-процессуального кодекса. В мирное время самый паршивый адвокат сумел бы нас отмазать. Но сейчас война, и наши подписи или отказ от них никакой роли не играют. Нас все равно расстреляют.

Гусев тяжело вздохнул и сказал:

– Обидно. Умирать всегда страшно, ты не хуже меня это знаешь. Сколько мы под этой смертью ходили. Но чтобы вот так, от своих… Ведь ни за что, абсолютно ни за что… Обидно…

– Может, пронесет еще? – с робкой надеждой спросил Чечелев.

Гусев невесело хмыкнул:

– Может быть. Странный ты какой-то, Леха. То уверенно заявляешь о нашем расстреле, то надеешься на чудо, которого точно не произойдет. Такое только в кино бывает да в книгах. А мы попали. И попали всерьез.

– Знаешь, командир, наверное, для тебя это неубедительно прозвучит, но немного преодолеть страх мне помогает вера в Бога. Я верю, что с земной смертью моя жизнь не закончится. Просто она перейдет в другую форму. Я покину это тело без сожалений. Как будто оставлю старую одежду…

– Это нашито тела старые? – перебил его Гусев.

– Ты не понял. Это сравнение. Старикам смерть не менее страшна, чем молодым.

– А что дальше-то? Ну, покинешь ты свое тело. А потом?

– Потом и узнаю. Я верю, что уже не первый раз живу в этом мире. Мне, нынешнему, не дано знать, в какой ипостаси я уже жил ранее, и в этом заключается одна из сторон непостижимости и величия божественного.

Гусев катал желваки, слушая Чечелева. Ему, отрекшемуся от Бога, было не то, чтобы неприятно это слышать, совсем нет. Он чувствовал свою вину за отречение и желал получить прощение. Но простит ли его Бог за сказанное? Хоть Он и милосерден, но если от Него отворачиваются, то кого видят? Дьявола?

– что-то слабо верится, – сказал Павел и тяжело вздохнул.

– Не хочешь – не верь. Дело твое, – тоже вздохнул Леха.

Лютый приник к уху Студента и зашептал:

– Леха, только не обижайся. Ты тут весь такой правильный, просветленный, можно сказать, а ведь скальпы снимал.

– Сатана настолько сильно удерживает всех нас, что любого, желающего освободиться от его хватки, он подвергает еще бóльшим страданиям и ввергает в пучину греха.

– Так это Сатана тебя надоумил скальпы снимать? – опять прошептал Гусев в ухо товарищу.

– Да пошел ты! – возмутился Леха.

– Не психуй, – спокойно ответил Гусев. – Лучше дальше рассказывай. Мне на самом деле интересно.

– Будешь подкалывать, не стану рассказывать, – предупредил Алексей.

– Не буду. Обещаю.

Чечелев начал рассказывать дальше.

Постепенно к ним подтянулись другие сидельцы, устроившись на лавках за длинным столом. А кто-то продолжал лежать на шконках, слушая со своих мест.

Внезапно загремел замок.

В камере мгновенно повисла тишина.

Дверь со скрипом распахнулась. Опять тот же прямоугольник света, и лежащая на нем зловещая тень.

Раздался властный голос:

– Рубцов, Деревянко! На выход!

За Гусевым и Чечелевым приходили еще несколько раз. Их водили все к тому же следователю, знакомили с какими-то документами, они что-то подписывали. Таким образом, скорое следствие закончилось, о чем Самохин и объявил штрафникам, сообщив, что передает дело в суд.

В очередной раз пришли утром.

Их привели в какой-то кабинет на первом этаже, уцелевшем более-менее от обстрелов. В кабинете уже находились трое мужчин в черных судейских мантиях.

Процесс оказался недолгим и формальным. Приговор вынесли тут же, не удаляясь в комнату для совещаний.

Расстрел.