Книга Foxy. Год лисицы - Анна Михальская

Ноги едва слушались ее, и никакими усилиями своей слабенькой воли не могла она заставить себя изменить того, к чему так привыкла, – так и прошла мимо, не взглянув и не остановившись.

Если бы ноги подчинились… Если бы хоть секундная запинка, заминка – а там и взглянуть пришлось бы – вниз, на ступени, – и сразу же вверх, в лицо, в глаза…

Нет, она не смогла.

Все вышло точно так, как прежде. И вот она уже за дверью, и вот летит не чуя ног – не оглядываясь, к повороту за угол, к такси.

Ведь есть еще завтра! – думает она, тяжело дыша в машине, будто после преследования. Или погони. – Есть еще завтра. Вот что меня подвело. Если бы день был последним, если бы не было этого «завтра»! Тогда – точно. А так – не смогла…

Подумаешь!

Да и вообще – может, ну его? Слишком бьется сердце. Слишком страшно, почему – и сама не знает. Она, крошка Ло, Елизавета Мергень – и робеет, не может заговорить с каким-то мальчишкой! Где все ее московские опыты романтических глупостей? Нет, хватит. Завтра – и кончим с этим. Познакомлюсь, оставлю телефон – и привет. На яхте через Атлантику! Вот как! Довольно этого города. Завтра, завтра, завтра!

Завтра настало с порывами ветра, налетело, словно хмурая туча, – и вот он уже здесь – день последний. Она одевалась второпях, почти небрежно: широкая юбка – алые розы на черном – висела на спинке кресла, атласный кушак, белое кружево, кораллы, – все было вчерашнее. Все ждало и торопило – скорей! Скорей!

По пути к лестнице – вся Сорбонна превратилась для нее в развернутый веер ступеней – она остановила таксиста и купила свежую розу, точно такую же, как вчерашняя.

На верхней площадке, зная, что еще невидима, и словно приподнимая кулису, Ло украдкой выглянула из-за колонны. Сухая шершавая поверхность холодила горящую щеку.

Внизу никого не было.

Его не было.

Кто-то другой стоял на его месте – точно, как он, положив локоть на завиток перил у первой ступени. Джим.

Она спряталась за колонной, прижавшись спиной к холодному камню, не выпуская из руки свою дурацкую бледную розу, и темные шипы, красные у острия, кололи пальцы. Слезы брызнули и потекли по щекам – горячие, соленые. Горькие.

Она так и стояла неподвижно, пока не очнулась. Бросила цветок об пол и, слизывая кровь с уколотого пальца, ринулась прочь – туда, откуда пришла, и так, чтобы Джим ее не заметил. Слезы высохли. Злость – быстрое средство. Обиды не было, а вот злости хватило.

Ло злилась на себя – за дурацкий маскарад, за идиотскую мечтательность, за потерю хватки. Выдумала невесть что вместо того, чтобы просто взять, что нужно. Как привыкла. Как брала деньги в ящиках родительских столов – спокойно, бездумно, небрежно.

А больше всего – за слезы.

Злилась на Джима: выследил!

Злилась на мать: это она его подсылала!

Но главное – на того мальчишку: как он посмел! Вырваться, освободиться, прнебречь. Все разрушить. Была такая прекрасная сказка – и вот… Как он мог – и это как раз после того, как она явилась в образе великой танцовщицы с великой картины – ведь как было задумано! Гениально! Такое внешнее сходство – ну, положим, в живописи он не разбирается. Но ведь как было красиво! Роза! Локоны! Кружева и кораллы, цыганская юбка, тонкая талия в черном атласе – зашибись… Дурак, да еще и невежда. На хрен ей такой нужен. Даже лучше, что так вышло.

Но провал… Прокол… Досада, как после двойки. Незаслуженной притом двойки. Нет, тут что-то не так.

И Ло стала думать. Истинные причины неудачи виделись ей в слежке взрослых. Мать, конечно, постаралась. А может, сам Джим? Ох, он парень не промах… Подозрительный тип. Посмотрим еще, какой он там капитан и какой яхты. Увядшие прелести матери вряд ли его волнуют. С чего это ему вдруг влюбляться в сорокалетнюю старуху? Обман. Конечно, обман. Она не слепая, чтобы не заметить его взглядов. Мать как средство, дочка как цель… Тем более вероятно, что она-то уже отнюдь не нимфетка. Вышла из этого статуса, к счастью. Так что любой не откажется, педофилы отдыхают. Как все просто! Конечно, какой ему с этого навар, если бы она тут осталась? Да еще с парнем? Может, он его, кстати, знает? Ведь где-то же она его видела, этого идиота, косящего под рыцаря с картин прерафаэлитов! Значит, и Джим мог – в Москве.

Но даже если нет – тем вероятней, что это Джим ее выследил и парня отправил. Как уж это ему удалось – потом выяснится. Но недаром все совпало с отъездом. Нет, недаром!

Так, не реветь. Парня я еще достану – если не забуду о нем по ту сторону Атлантики. Пусть пока будет Джим. Ничего ему не светит, конечно, но матери она кайф сломает. И Джиму достанется – по заслугам.

Откинувшись на сиденье такси, Лолита почувствовала голод. Здоровый аппетит и здоровый, агрессивный заряд азарта.

Начиналась новая игра, и, чем она кончится, – не важно! Главное, чтобы было интересно. А интересно будет, она уж постарается.

* * *

Нет, истинно влюбленный – лишь такой,

Кто чист очами, речью и душой,

Сгорающий в огне сверхбытия

И, все познав, отрекшийся от «я»[25].

Алишер Навои. Смятение праведных

Саша Огнев держал в руках билет на самолет в Москву. Что ж, отлично, а как еще вчера – подумать только, еще вчера! – он этого боялся! Так неистовствует наркоман, предчувствуя ломку. А сегодня все иначе. Совсем иначе. Как все-таки непредсказуема жизнь! Как неожиданно она хватает тебя и держит, все сильнее сжимая, словно силок охотника, словно петля, настороженная и наконец захлестнувшая долгожданную дичь.

И как внезапно освобождает! Задыхающегося, потерявшего надежду, обессиленного борьбой – отпускает в самый последний момент, предсмертный…

Да, ему повезло – неслыханно, несказанно. Он цел и невредим. Чары развеялись, оковы пали. А чего он бы мог натворить в том безумии – страшно подумать! Вся жизнь, вся его едва начавшаяся жизнь, такая прекрасная, такая полная, такая устремленная к чистым и светлым высотам, к знанию и красоте, а главное – такая свободная, – чуть не месяц была под угрозой. И сейчас, шагая по парижской мостовой, под этим неистовым, мятущимся, страстным небом, уже осенним, под этим солнцем, все еще жарким, он чувствовал то же, что человек, избавленный вдруг от рокового диагноза или чудом избегнувший авиакатастрофы. Все казалось ему невыразимо прекрасным: слезы любви к каждому пожелтевшему листку платана, к каждому встречному, к каждому камню на мостовой, трещине на асфальте поднимались к глазам.

А глаза его видели иначе, чем прежде. И прозревали иное.

Он шел пешком, не в силах остановиться, снова и снова вспоминая вчерашнее.

Он стоял у перил центральной лестницы, справа от главного входа Как всегда в этот день недели – первый из двух, когда она появлялась. Неужели она и впрямь – явь? Какой она явится сегодня?