Книга Магия объединяет (ЛП) - Илона Эндрюс

в ванне с расплавленной солью для укрепления лезвия перед закалкой). Лезвие длиной десять с тремя четвертями дюйма с покрытием из черной окиси. Длинный, тонкий, очень быстрый.

Я ущипнула острие клинка у рукояти.

— Дистальный конус. Лезвие утончается от рукояти к кончику. Здесь около шести с половиной миллиметров. — Я переместила пальцы к кончику. — Около трех с половиной на кончике. Что делает лезвие живым и отзывчивым. Возьми в руки меч или нож без наконечника, и по сравнению с ним они будут казаться неуклюжими.

Я коснулась корешка в том месте, где лезвие загибалось вниз.

— Острие зажима. Выглядит как обычное лезвие с немного подрезанной задней частью. Этот изгиб зажима заточен. Если я вытаскиваю этот нож, я сражаюсь в ближнем бою. Такой профиль лезвия обеспечивает большую точность при нанесении ударов. Это ужасный нож, но он еще лучше режет ножом. Этот нож состоит из одного куска стали. Гарда, рукоять и лезвие — все из одного куска. Простой десантный шнур для рукояти. Ты хотел элегантности в простоте. Вот оно, отец.

Я передала ему нож.

Он поднял его и стал изучать.

— Между простым кремневым лезвием и этим ножом прошло бесчисленное количество поколений. Появилась металлургия, годы экспериментов, чтобы получить правильный сорт стали, не слишком хрупкий, не слишком мягкий. Потребовались еще годы, чтобы должным образом закалить его. Развивалась химия. Улучшалось мастерство. Секреты ковки клинка передавались от родителей детям, вычитывались в книгах, практиковались. Мужчины умирали за геометрию этого ножа. Их смерти помогли превратить его в совершенное оружие. Этот нож олицетворяет богатство знаний. Но ты хочешь сделать большой шаг и просто обойти процесс обучения. Если бы ты подарил этот нож кроманьонцу, он был бы признателен. Но он не понял бы, почему он так хорошо сделан. Он не смог бы воспроизвести его. Даже если бы ты научил его этому, он бы делал худшие имитации. Все это богатство знаний не было бы приобретено.

— Я могу сделать нож получше, — сказал он.

Я вздохнула.

— Отец, нож достаточно хорош. Он соответствует моим потребностям. Даже если бы ты попытался, твой клинок не был бы идеальным.

— Почему это?

— Потому что ты не наносишь людям удары ножом каждый день. — Молодец. Отличное начало. В следующий раз, когда я приеду в его замок, он будет наносить удары людям, чтобы создать идеальный дизайн ножа.

— Кейт, ты пользуешься машиной. Ты знаешь, как она работает?

— Нет, но я знаю людей, которые знают. Мы говорим о коллективном знании людей. Знании, которое является корнем, из которого произрастают другие знания. — Я допила пиво. — Держу пари, если бы ты сделал нож получше, ты бы конфисковал все ножи и заменил бы их своими, потому что они лучше.

— Они такими бы и были.

— Но у всех был бы один и тот же нож. Не было бы необходимости в прогрессе.

— То есть ты бы предпочла обречь этих же людей на поколения попыток научиться тому, что я уже знаю.

Я вздохнула.

— Ты хочешь быть источником всех знаний?

— Я хочу, чтобы эти люди познали красоту и процветание. Я хочу, чтобы у них это было сейчас. Не завтра, не в будущем, а сейчас, потому что их жизни коротки.

— Если ты устраняешь невзгоды, ты вместе с ними устраняешь изобретательность и креативность. Нет необходимости стремиться сделать что-то красивое или лучше, если это уже есть.

— Жизнь полна бесконечных тайн, — сказал он. — Всегда есть что-то, требующее изобретательности.

— Разве ты не хочешь, чтобы у них была гордость? Старик вспоминает свой первый нож, сравнивает его с тем, который сделал его внук, и гордится тем, как далеко мы продвинулись.

— Ты наивна, Цветочек. Позволь мне построить дом на этой улице. Выйди и спроси первых пятьдесят человек, которых ты встретишь, выбрали бы они жить в доме, который у них есть сейчас, или в прекрасном жилище, которое построил я? Каждый из них даст тебе один и тот же ответ.

— До тебя не достучаться, — сказала я.

— Ты трудный ребенок. Ты задаешь трудные вопросы.

— Я думаю, что я очень покладистый ребенок.

— С чего это? — Он отхлебнул пива.

— Тебе никогда не приходилось вытаскивать меня из тюрьмы под залог, выгонять моего парня из моей спальни или пытаться утешить меня, потому что у меня не было месячных, и я истерически плакала, беспокоясь, что, возможно, беременна. Копов никогда не вызывали в дом, потому что у меня была грандиозная вечеринка. Я никогда не угоняла твою машину…

Он рассмеялся.

— Ты почти разрушила тюрьму, на строительство которой у меня ушло десять лет. И ты расстроила свою бабушку.

— Ты послал убийцу убить ребенка, — сказала я. — Ребенка. Дочку моей лучшей подруги.

— Если это поможет, я колебался, прежде чем отдать приказ.

Он колебался. Тьфу ты!

— Пожалуйста, скажи мне, что в тебе было что-то, что восставало против отнятия жизни у ребенка.

— Нет. Я колебался, потому что знал, что тебе это не понравится. Это вызвало бы твое неудовольствие, и ты подумала бы, что я жесток, поэтому я колебался.

— Ты жесток.

— Да, но это не значит, что я хочу, чтобы ты так думала.

Я покачала головой.

— Однажды ты сказал мне, что мы монстры. Так и есть.

Роланд улыбнулся мне.

— Для тебя все так сложно, потому что ты отрицаешь свою природу.

— Нет, пожалуйста, только не очередная родительская лекция о достоинствах зла.

— Зло и добро находятся в глазах смотрящего, — сказал он. — То, что в долгосрочной перспективе приносит пользу большинству, не является злом.

— Люди страдают, Цветочек. Это определение нашего существования.

Разговор с ним был похож на хождение по кругу. Он опровергал каждый аргумент.

— Ты стоил мне десятилетней дружбы.

— Десять лет. Мгновение.

— Треть моей жизни.

— Ах. — Он откинулся назад. — Я все время забываю. Ты так молода, Цветочек. Я спрашиваю себя, почему ты родилась в этот сломанный век. Почему ты не могла родиться тысячи лет назад? Ты могла бы достичь таких высот.

— Нет. Не могла бы.

— Почему это нет?

— Ты бы убил меня.

Он тихо рассмеялся.

— Возможно.

— Папочка, давай будем честны. Ты убил всех остальных. Ты убил бы и меня, если бы что-то не помешало тебе сделать это. Без обиняков.

— Если бы ты умерла, я бы оплакивал тебя, как оплакивал своего первенца, — сказал он. — Та смерть почти сломала меня.

— С тобой так трудно разговаривать, потому что ты — ось, вокруг которой вращается твоя вселенная.

— Разве не все мы такие?

Он изогнул бровь, глядя на меня. Мне показалось, что я смотрю в зеркало. Черт. Я делала так