Книга Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

куда!

Послал тебе двенадцать рублей — в нашем обиходе деньги немалые. Почитай овца. Но ты семь рублей потрать на птицу. Три гусыни купи да пять уток на племя, а на три рубля коленкору и вышивальной бумаги. Пускай дочка Агаша сошьет мне рубашку и разошьет ее. Я вздумал на своей натуре вырисовать живую идеологию. На груди рубахи пускай Агашка, — она гораздая, — портрет Калинина — всесоюзного старосты — вышьет, а подол разукрасит узорами скрещенных серпа и молота, а промежду их буквы: СССР».

Егор Петрович закончил письмо в одиннадцать часов ночи, но долго не спал, ворочаясь с боку на бок.

Он думал о рубашке с «наружной идеологией» и уже предвкушал наслаждение от изумленных взоров Петра Ивановича, который ему втайне завидует.

НАДЛЕЖАЩИЕ МЕРОПРИЯТИЯ

Мысль, письменно и по существу изложенная на бумаге, как фактор величайшей цивилизации сегодняшнего дня, может быть непомерной глупостью завтра.

К. Хрущев. «Мемориалия жизни любителя философии»

Обычный темп биения учрежденского пульса был снова нарушен, и снова служащие «Центроколмасса» взволновались. Комиссия рабоче-крестьянской инспекции, после месячного перерыва, — по случаю очередных отпусков трем специалистам, — возобновила обследовательскую деятельность и, изучив материалы, подводила итоги и делала соответствующие выводы.

Авенир Евстигнеевич Крученых — председатель комиссии, принимавшей доселе людей, шедших самотеком, — закрыл свободный доступ в свой временный кабинет и принимал лишь по особым вызовам одиночным порядком.

С вызванными лицами, имевшими в учреждении персональный вес, он начинал разговор с отдаленных времен, имеющих касательство к личной жизни и бытовому укладу спрашиваемого.

Почти каждый спрашиваемый рассказывал, что уклад его бытовой обстановки перемахнул пределы довоенных устоев и постепенно приближается к закономерным нормам советизованного бытия. Если допускались некие предрассудки в виде хождения в церковь, то исключительно из-за любознательности и изучения контингентов посетителей промежуточного сословия или же для выслушивания хора певчих.

— Очень задушевные мотивы, — сказал старший статистик.

«Врет, сукин сын», — подумал Крученых — и тут же коротко бросил:

— Ну, это вопрос частности.

После косвенного изучения быта Авенир Евстигнеевич задавал вопросы по существу и обыкновенно поторапливал расходившегося не в меру собеседника, высказывавшего личное мнение. На прямые вопросы спрашиваемый отвечал уклончиво, ссылаясь на то, что лицо, под начальством которого он находится, может быть в этом вопросе гораздо компетентнее.

Только Петр Иванович Шамшин оказался откровеннее других: он прочувствованно пожалел о своей бездетности — по случаю бесплодности жены — и категорически заявил, что если, паче чаяния, потомок будет произведен, то лично он пренебрежет услугами попов, а зарегистрирует ребенка в Загсе и красные крестины отпразднует в клубе служащих «Центроколмасса».

Притом Петр Иванович добавил, что он не такой человек, как Клепиков — заведующий статистическим подотделом: Клепиков сначала октябрил ребенка в целях получения мануфактуры, а затем крестил того же ребенка в церкви.

— Вообще, статистики — народ неустойчивый в характере. По службе сухие люди, а в быту — мягкие душевные качества имеют, — заключил Петр Иванович.

По вопросу упрощения аппарата Петр Иванович указал на нецелесообразность существования отдела рационализации как самостоятельного отдела, намекая на необходимость слияния последнего с орготделом. Затем косвенно указал, что следовало бы прощупать статистический подотдел, где имеются люди старого порядка.

— Как же это так, — подтвердил Петр Иванович свои доводы, — в делопроизводстве перемен много: алфавит упрощен и титулование отменено, а в цифрах — никаких перемен, как при царизме…

— Н-да, — многозначительно подтвердил Авенир Евстигнеевич, чтобы скорее отделаться.

Егор Петрович вошел в кабинет Авенира Евстигнеевича не спеша, осторожно прикрыв за собою дверь. Немного постоял, обвел кабинет глазами, как бы отыскивая передний угол, где могли бы быть иконы. Поздоровался непринужденно за руку, с полуслова обращаясь на «ты». Авенир Евстигнеевич не смутился, предложил сесть и рассказать все по порядку, по существу вопроса, и вопреки правилам не коснулся семейно-бытовых норм.

Егор Петрович сел, разгладил на обе стороны бороду, откинулся корпусом на спинку кресла и выставил напоказ ноги, обильно смазанные касторовым маслом. Егор Петрович, воспользовавшись советом Петра Ивановича, сменил деревенский деготь на городскую касторку, получая последнюю в неделю раза два из центроколмассовской амбулатории на предмет уничтожения мнимого запора. Касторовое масло по городским условиям оказалось куда приличнее дегтя: от сапог не воняло, а кожа делалась мягче и эластичнее.

— Говоришь — людей надо поубавить, — обратился Егор Петрович к Авениру Евстигнеевичу, — дело говоришь. Только я так думаю — не сразу. Знаешь, и братья Райт, — что ероплан делали, — не сразу полетели, а спрохвала.

— Послушай, черт тебя подери, — сердито перебил его Авенир, — что тебе дались эти самые братья Райт? Мне инженер-конструктор из тракторной секции, черт побери, жаловался, что ты на каждом заседании специалистов про этих самых братьев Райт говоришь. По-твоему, инженеры меньше твоего знают историю возникновения воздухоплавания?

Егор Петрович спокойно выслушал Крученых и снова разгладил бороду.

— А, по-твоему, Михайло Васильевич Ломоносов-то не из мужиков был? — начал он.

Но Авенир замахал руками и не дал ему закончить фразы.

Егор Петрович обиделся, но, однако, скоро догадался, что победить противника можно только равнодушием — принял спокойный вид.

— Что же, коль мой разговор не по нутру, я уйду, — сказал он и поднялся со стула.

Авенир Евстигнеевич не стал его задерживать, встал тоже и прошелся по кабинету.

«Хитер, сволочь!» — подумал он, когда Егор Петрович вышел за дверь.

«Не клади ему пальца в рот», — подумал Егор Петрович и направился вдоль коридора, чтобы обдумать, как покрепче пустить корень в насиженное место.

Последним Авенир Евстигнеевич опросил Автонома Кирилловича Пересветова.

— Я — элемент пассивный, товарищ Крученых, — ответил на первый же вопрос Пересветов. — От массы оторвался.

— А почему? Кажется, голова на плечах крепкая, критическая мысль имеется, а без учета?

— Моя критическая мысль вредна, а потому на учет не берется.

— Ты разве контра? — спросил Крученых, переходя на «ты».

— Нет, беспартийная оппозиция по всем существенным вопросам.

— А чем ты занимаешься?

— Уничтожаю на корню зеленя, а полезных продуктов не произвожу.

— Каким это образом?

— А так, если бы расчет со мной натурой производили.

Авенир Евстигнеевич задумался и через минуту, обращаясь снова на «вы», спросил:

— Ваши конкретные предложения по поводу реорганизации существующего аппарата?

— Если имеете власть, товарищ Крученых, — угоните семьдесят пять процентов людей на производство кирпичей. Благо, глина, песок да вода — предметы массового потребления и дешевого обихода.

— И тебя в том числе, — обращаясь снова на «ты», сказал Авенир Евстигнеевич, засмеявшись. — Ступай!

«Анархист, сукин сын, определенно анархист, а издевается ловко», — подумал он и начал делать какие-то пометки в записной книжке.

Наконец, комиссия составила общие выводы: оказалось, что бухгалтерия в общем