Книга Ведьма и князь - Симона Вилар

– Все понимаю, князь. Однако и ты пойми вот что. Я вернусь к Мокошиному дню[121], как раз люди на торги съедутся, в Искоростене будет много народу, а там и погода, помоги боги, установится, метель стихнет. И вот тогда-то при всем честном народе мы и выведем ведьму на божий свет, будем судить по Правде, да предадим огню. А ряд... Мы с тобой уже не раз все обсуждали, князь, и ты должен без оглядки на меня, как глава могучего племени древлян, предстать перед ними и договориться о том, что решено.

Малкиня умолк, уловив, что князю и самому пришлась по душе мысль казнить ведьму в людный Мокошин день, когда в Искоростене особенно многолюдно. Значит, у Малкини в запасе пять дней, за которые он должен успеть добраться до Гольско и доложить посаднику Свенельду, что разыскиваемая им Малфрида-Малфутка в Искоростене. И, едва простившись с князем, волхв тут же кинулся на конюшню. Велев седлать свою бурую лошадку, выехал за ворота, навстречу метели и ветру, и, пришпорив коня, поскакал в лес. Он торопился, кляня свое неумение ездить верхом, пригибаясь под сыпавшим в лицо снегом, собираясь с силами, чтобы выдержать долгий путь до Гольско. Больше всего его тревожило, как бы князь не передумал и не устроил судилища раньше времени.

Глава 10

Малфриде снилось просяное поле. Тяжелые колосья, напоенные соками земли, плавно раскачивались на ветру. Это было так красиво... Такой простор, такое богатство, такие особенные ощущения... Радость и ожидание. Она ждала кого-то, кто должен был приехать к ней из этого простора. Ее милый витязь, ее князь... И она уже стала различать его силуэт на коне, угадывала его посадку, его летящий по ветру алый плащ, сверкающий шлем... Только отчего-то все вокруг словно потемнело. Потемнело небо над полем, стал угасать свет, и в этом полумраке начали клониться к земле под невидимым ветром спелые колосья. И тут же стали зарастать колючим сухим бурьяном, а земля почернела, взбугрилась, пошла чудовищными трещинами, принялась разлетаться черным песком, точно пеплом. Или и впрямь пеплом? Даже фигура витязя потемнела. Его алый развевающийся плащ покрылся чернотой, погас блеск шлема. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно и остро сверкнули бездушные светлые глаза.

– Что, тяжело тебе без меня? – дохнуло откуда-то из глубины. – Нет места тебе нигде, потому что ты моя и только моя!..

Малфриду обуял ужас. Это объявился он, тот, кто имеет на нее право, кто хочет подчинить ее, утащить... И он уже близко, земля содрогается под копытами его мощного черного скакуна, а его хриплый глухой смех... Нет, просто гаденький, противный смешок, звучит уже совсем рядом. А потом... Она закричала и проснулась от резкого толчка.

Пробуждение не принесло облегчения – она все еще была в темном порубе, а ее опрокидывал и задирал остатки одежды страж-охранник.

– Чего орешь! Пора бы уже притерпеться.

Притерпеться к подобному было невозможно. И она опять начала извиваться, рычать и пытаться укусить насильника, пока тяжелый удар не отбросил ее на солому.

– Ишь, нечистое отродье, еще и брыкается.

Ей, слабой, измученной и униженной, оставалось только отвернуться и терпеть, пока стражник противно сопел и дергался на ней. Тошно было... Еле дождалась, пока он захрипел и обмяк.

– Так-то, ведьма. Меня упредили, как с тобой обходиться, чтобы ты силу особую себе не позволяла. Но ништо, недолго уже мне осталось об тебя мараться. Завтра Мокошин день, и, как повелел князь, поволокут тебя, поганую, на кострище, чтобы светлый огонь сварожич пропалил твое гнилое нутро. Народу уже собралось – тьма. Будет людям потеха, когда ты заверещишь у столба, обвязанная вязанками хвороста.

Он подтягивал портки, отряхивался, словно и впрямь невмоготу было ему, бедолаге, насиловать пленную чародейку. Плюнул на нее напоследок, а уходя, еще и пинка дал под ребра. Она сцепила зубы, боясь застонать, выказать слабость. А когда он полез наверх по лестнице, все же потянулась туда, где страж оставил ей миску с холодным варевом, стала, есть, разминая руками остывшую кашу. Гадко было, но есть все же надо, чтобы силы были. Какие силы? Для чего?

Она плакала в темноте, и слезы сами лились из глаз. Эх, где ее воля-волюшка, где уверенность в себе, в своей ведовской силе? Где тот простор, который все еще снился по ночам? И снился еще кто-то... Страшный, жуткий... Этот сон был хуже яви, хуже того, что с ней приключилось. Хотя, что может быть хуже...

Малфрида не понимала, отчего темный всадник, привидевшийся во сне, так пугает ее. Но помнила, что боялась его и раньше, когда была в силе, а он возникал в ее видениях, вызывая ни с чем не сравнимый ужас. Как-то ей подсказали, что этот темный обитает на полночи, что он силен и могуч и что он ищет ее. Тогда она дала себе слово никогда не бывать в северных землях, никогда не ворожить там. Вот и приехала в родные древлянские края, стала ведьмой. Ее унижают и травят, но ему, этому жуткому, она не досталась. Можно только радоваться этому. Пока ее не начнут сжигать на огне...

При мысли о предстоящей казни ей стало плохо. Огонь – это боль, мука, страдание. Как ей набраться сил, чтобы до конца все вынести? Да и нужны ли эти силы? Никто не оценит, никто не пожалеет. Все считают, что она несет людям одно зло. Мертвецов поднимает, скот губит... И не докажешь, что это их волхвы постарались, навели на нее поклеп. Ведь своих ведунов древляне чтят, даром, что те водятся с нежитью и творят колдовство. А вот баба-чародейка вызывает у людей лишь ненависть и гадливость, желание убивать... Или насиловать. Ах, вернись ее сила, хоть на миг, как она отомстила бы им за себя! Но при этой мысли в памяти опять возник темный из ее сна – и оторопь взяла. Странные мысли начинали лезть в голову: не ему ли, темному, она обязана своими бедами? Не он ли повинен в том, что, как говорил Малк, в ней течет иная кровь, и она нигде не может найти себе места? Она не такая, как все, люди боятся ее и оттого травят. И они победили...

От горьких мыслей становилось совсем невмоготу. Малфрида поднимала голову и мысленно молила Малка прийти. Где он – ее единственный друг? Неужто ему так опасно приходить к ней, неужто он не поверил ей и бросил, оставив без последнего утешения? Он был нужен ей, чтобы сохранить в душе хотя бы частицу доброты и тепла к кому-то. Иначе только мрак. И она начинала звать Малка. Он ведь всегда чувствует, когда о нем думают... Тем более, если зовуг. Она поняла это, когда вызывала его в видениях. Тогда он всегда поворачивался, словно чуял, что кто-то думает о нем.

– Малк!

Она уже кричала. Сверху отозвались:

– Чего воешь? Плетей захотела?

Малфрида забилась в угол, ощущая прилив злости. Теперь уже и на Малка. Он такой же, как все, а она-то надеялась, что он поверил ей... И в голове начинали роиться темные мысли о мучительной смерти, о том, как все будут веселиться, глядя на ее страдания, о том, что у нее, проклятой людьми ведьмы, даже нет надежды на светлый Ирий, где всегда лето, щебечут птицы и нег страданий... Ее же утянет за кромку чернобог. И тогда тот темный, который так страшит ее, придет за ее душой...