Книга Фантазии женщины средних лет - Анатолий Тосс

– Сколько осталось? – спросил Жан-Поль.

– Семь кругов, – ответил Андре, и я подумала, неужели считает?

– Может, успеет? – спросил Андре, но никто не ответил.

Рене успел, он незаметно «раскачал» три оставшиеся машины, они сдавались одна за другой, они могли бы объединиться и задержать его, предположила я, но они не могут, здесь каждый только сам за себя. Тот, за которым гнался Рене, наверное, мог бы легко уйти, если бы знал. Мне даже стало жаль его, ведь он не догадывался, он так и шел, приклеившись к первой машине, он, видимо, не хотел спешить, оставалось еще четыре круга, я тоже стала считать. Рене долго подбирался к нему, я чувствовала, как замерли эти двое, справа и слева от меня.

– Теперь он не уйдет от Рене, – сказал Андре и повторил:

– Теперь он не уйдет.

– Не знаю, – возразил Жан-Поль, – он может проглотить Клода в любую секунду.

Так и случилось. Тот, о ком они говорили, юркнул влево под Клода (я уже сама называла первую машину Клодом), но тот успел и в последнюю секунду перерезал проход. А это как раз и оказалось ошибкой, видимо, все, что было направлено против того, за кем шел Рене, так или иначе становилось ошибкой. Клод еще перекрывал эту прореху слева, но его преследователя уже там не было. Он находился справа, где ничего не мешало, и беспрепятственно гнал вперед, верно посмеиваясь под рев мотора, как одурачил простака Клода. Он уже обошел, его машина на полкорпуса была впереди, и Жан-Поль покачал головой и сказал «все». Но тут произошло невозможное.

Я не следила эти последние секунды за Рене, я была заворожена мастерством того, за кем Рене гнался, но тут по стадиону прошел вздох, и я перевела взгляд. Если машина может вытянуться и распластаться в длине и сделать скачок, невероятно длинный и гибкий, если машина так может, то это произошло. Это был именно скачок, машина Рене прыгнула вперед, казалось, она на мгновение перестала касаться земли, но это мгновение измельчило, превратило в труху разделяющее расстояние, и теперь уже три машины создавали почти ровную линию, которая, все знали, не могла не сломаться.

И она сломалась. Я не знаю, обеспокоился ли тот, кто шел посередине, ведь все было пока так легко для него. Может быть, лишь тогда, когда Рене все еще чуть сзади начал поджимать его, и тот, видимо испугавшись уж совсем упереться в машину Клода и быть раздавленным между ними двумя, отступил.

Клод, воспользовавшись случаем, проскочил вперед, а тот, за которым еще недавно гнался Рене, вновь оказался третьим. Теперь он был привязан к Рене, и все следили только за ними, понимая, что развязка гонки зависит от их спора. Я знала, что Рене даже не смотрит вперед, только назад, я так болела за него, мне так хотелось, чтобы он победил в этом даже мне не понятном споре, я так надеялась… Еще и потому, что была уверена, что он проиграет.

Но Клод уходил, он выжимал все из своей машины, и тот, позади Рене, не мог больше ждать. Он немного махнул: влево, вправо, он не раскачивал, как Рене, по всей ширине, а лишь шелохнулся, и Рене поддался, он купился на движение и вильнул… Но тому было достаточно, он снова ушел влево, теперь уже шире, а потом, как всегда, в бросок.

– Так, – это сказал Жан-Поль.

– Что так? – раздраженно спросила я, но мне никто не ответил.

И тут все замелькало у меня в глазах, я не поняла, что произошло, мне показалось, что я смотрю кино, замедленные кадры, что можно встать и выключить телевизор. Или это просто бред, конечно, я брежу, потому что все уже случилось, уже на поле бегут люди, уже вскочил, подняв руки, Жан-Поль, а для меня машина Рене еще только слегка виляет, как будто ей завязали глаза и она пробирается на ощупь, а затем с размаха шарахается в сторону. Я так и не поняла, когда она успела развернуться, а главное, зачем. А потом нос снова начинает вращать зад, и все это медленно, почти плавно, лишь постепенно, а потом сразу так быстро, что не схватить глазом, как волчок, быстрее волчка, я никогда не видела, чтобы что-то так стремительно крутилось.

Тот, который обгонял, наверняка пытался избежать столкновения, хотя я и не смотрела на него, я только видела, как он воткнулся. Я услышала еще один вздох с трибун, теперь уже глухой, испуганный, и еще грохот, я никогда не слышала такого грохота. А потом опять все стало медленно и плавно, потому что одна из машин летела высоко в воздухе и уже дымилась именно там, в воздухе. А машина Рене уже не крутилась, а кувыркалась с бока на крышу и снова на бок, она на глазах теряла форму, переставала быть машиной, а только куском вывороченного, расплавленного металла. И это немыслимое противоречие медленной, почти мирно летящей машины с изящным дымком и другой, извивающейся под ней в предсмертии, агонизирующей, давящейся на бетонном полотне, это сюрреалистическое, небывалое противоречие было самым страшным. И мне показалось, что я сошла с ума.

Я сама находилась внутри, задыхаясь от газов, от удушья, от ударов, пытающихся порвать ремни и выбросить наружу, я была там, рядом с Рене, и в то же время знала, что он там один. Наконец летящая машина приземлилась, и бетон выбил из нее плавность и изящество. Она неуклюже закувыркалась, но тут же неловко застыла уже вся в огне, может быть, именно огонь задержал ее дальнейшее движение. На поле уже бежали люди, и ехавшие сзади машины тормозили со скрежетом, натыкаясь друг на друга, а Андре тащил меня куда-то за руку, я не знала куда, а рядом семенил Жан-Поль и неразборчиво бормотал, и Андре только кивал головой, не отвечая, и я различала слова, хоть и не могла понять, о чем они.

– Ты смотри. Как он. – Он вдавливал одно слово в другое. Мы бежали, и он тяжело дышал, и после каждого слова ставил точку, такую же вдавленную, как и слова. – Как развернул. Как подставил. Мастер. Я бы так не смог. Во, Рене! Как он его увел! Теперь уж увел.

Нас не пустили на поле. Люди в касках вырезали Рене из скрюченного железа какими-то специальными горящими трубками, говорили, что он, может быть, жив. «Там такая защита», – прозвучал густой голос, я даже не посмотрела. Над горящей машиной тоже отчаянно бились люди, но я не глядела в ту сторону, я только слышала крики.

– Ты представляешь сколько! – Жан-Поль дергал Андре за рукав, я заметила, что именно за рукав, я опустила голову вниз, я больше никуда не могла смотреть.

– Перестань, – сказал Андре.

– Но ты представляешь!

– Перестань, – повторил Андре. – Потом.

– Ну, Рене, ну, дал, ну, молодец. Жан-Поль даже меня дернул за руку.

– Ну, Жеки, твой Рене дал, раз в жизни такое. – Но я не подняла глаза.

Когда его достали, он находился в промежуточном сознании, если это правильный термин. Он узнал меня, закрыв и открыв глаза, из них исчезла злость, исчез холод, я никогда прежде не замечала у него таких глаз, в них открылась глубина, как будто он знал о чем-то, что мне было недоступно. Я видела, он хотел улыбнуться, но не мог, я сама не могла, я только повторяла ободряющее: «Все будет хорошо, все будет хорошо». Его увезли, я села в машину Андре, Жан-Поль где-то затерялся, и мы поехали следом. Всю ночь я провела в больнице, в операционную меня не пустили, а потом вышел хирург и сказал, что два перелома, шок, внутренние кровоизлияния, но в целом все неплохо, угрозы для жизни нет, в принципе Рене легко отделался.