Книга Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

В 1840 г. была повышена пошлина на оформление заграничных паспортов. В соответствии с Уставом о пошлинах 1842 г. заграничные паспорта выдавались либо бесплатно, либо с взиманием пошлины. Бесплатно паспорта получали только лица, направлявшиеся за границу по службе и по распоряжению властей[730]. В 1843 г. положение, хоть и крайне незначительно, улучшилось: разрешение выехать во Францию было выдано 74-м российским подданным, причем император имел право приказать вернуться домой любому из тех, в ком возникнут сомнения. Уже в следующем году был установлен возрастной ценз для выезжающих за границу. Отныне туда мог попасть россиянин не моложе двадцати пяти лет. В этом же году пошлина достигла заоблачной суммы в 700 рублей, которые могли позволить себе заплатить только весьма состоятельные люди[731].

Однако от уплаты пошлины освобождались лица, нуждающиеся, говоря современным языком, в санаторно-курортном лечении, причем исключительно на ставших тогда модными водах Бадена. Как писала Авдотья Яковлевна Панаева, супруга публициста и журналиста Ивана Ивановича Панаева, а с 1846 г. на протяжении около двадцати лет – гражданская жена Н.А. Некрасова[732], от уплаты пошлины освобождались те, «кто предоставлял свидетельство от авторитетных докторов, что болезнь их пациента безотлагательно требует лечения заграничными водами. Понятно, что все богатые люди добывали себе легко такие свидетельства и даром получали паспорты»[733]. Это объясняет, почему русские аристократы сплошь и рядом оказывались такими «хворыми» и им всем срочно требовалось лечение на водах.

Несмотря на то что формально поездки русских во Францию не приветствовались, правила и действительность не всегда совпадали. Молодые дворяне, служившие в Министерстве иностранных дел, попадая в Париж проездом, с любезного разрешения российского посла графа Ш.-А. Поццо ди Борго задерживались на месяц с лишним и осматривали все парижские достопримечательности. Русские группировались вокруг российского посольства. Образцовым представителем парижского света можно считать графа Поццо ди Борго. Хотя в его бытность послом российское посольство не могло соперничать в роскоши с посольствами Великобритании или Австрийской империи, граф чувствовал себя полноправным парижанином, и окружающие разделяли это чувство. Однако по сравнению с другими иностранными колониями русская все равно оставалась немногочисленной: согласно тогдашним французским данным, в 1839 г. в Париже проживало 1830 русских[734].

В Париже жили и содержали салоны русские великосветские дамы, переселившиеся во французскую столицу по разным причинам. В особняке на улице Святого Доминика жила Софья Петровна Свечина, еще в России, в 1815 г., перешедшая в католичество и вскоре после этого уехавшая во Францию. Ее салон сыграл немалую роль во французском «религиозном возрождении» 1830-х гг. С 1835 г. в Париже проживала княгиня Дарья Христофоровна Ливен, супруга Христофора Андреевича Ливена, российского посла в Берлине, а затем в Лондоне. Поначалу княгиня обитала на улице Риволи, в 1838 г. перебралась на улицу Сен-Флорантен, в знаменитый особняк Ш.-М. Талейрана, который после его смерти купил барон Ротшильд. Ее салон, по словам А. Тьера, был «обсерваторией для наблюдений за Европой». Она принимала цвет парижской политической элиты и европейской дипломатии, а главным украшением ее салона был известный политик Франсуа Гизо, ставший в 1840 г. министром иностранных дел[735].

Как отмечал французский исследователь Мишель Кадо, Париж оказывал мощное воздействие на русских людей, «запертых в своей стране как в казарме или тюрьме»[736]. А.И. Герцен, оказавшийся в Париже в 1847 г., приезжал в этот город «с трепетом сердца, с робостью, как некогда въезжали в Иерусалим, в Рим». «Мы привыкли с словом “Париж”, – писал он вскоре, – сопрягать воспоминания великих событий, великих масс, великих людей 1789 и 1793 года; воспоминания колоссальной борьбы за мысль, за права, за человеческое достоинство… Имя Парижа тесно соединено со всеми лучшими упованиями современного человека…»[737] Случай Герцена не был уникальным. Самые смиренные подданные Николая I стремились провести, по крайней мере, несколько недель в этом городе обетованном. По словам Кадо, «русские аристократы были не в силах выносить русский климат, и только воды Бадена и Гамбурга могли восстановить их здоровье. Однако их главной болезнью была скука»[738].

Император делал исключения для отдельных лиц, например, таких как много лет проживавший за пределами России дипломат князь П.Б. Козловский или князь П.И. Тюфякин. Князь Петр Иванович Тюфякин, в прошлом директор российских императорских театров, получивший дозволение проживать в Париже еще от Александра I, был одной из колоритных фигур Парижа Луи-Филиппа. В январе он устраивал балы, на которые приглашал самых красивых женщин[739].

Может быть, еще более известным русским парижанином был уже знакомый нам Анатоль Демидов. В 1837 г. он организовал научную экспедицию на Украину и в Крым. Геолог Ла Плай проводил изучение угольных залежей Донецка; Раффе составил замечательный альбом литографий, и целый штат редакторов, среди которых известный журналист Жюль Жанен, помогал Демидову составлять отчет о путешествии, появившийся сначала в 1838 г. в виде эссе, а в 1841–1842 гг. в виде отдельной книги.

Демидов пытался сделать литературную и политическую карьеру, опубликовав под псевдонимом Ни-Таг (от Нижний Тагил) серию статей, посвященных внутреннему положению России, обрисовав его в самых смешных тонах. Серия выходила в «Le Journal des Débats» в 1838–1839 гг., но была прекращена по распоряжению русского правительства.

Продолжая традиции своего отца, Анатоль попытался стать меценатом. Он спонсировал художника Андре Дюранда, в 1839 г. совершившего путешествие по России, добравшегося до Казани и привезшего интересные гравюры. Он помогал Эжену Делакруа, написавшему в 1837 г. его портрет[740].

Однако французы, по словам М. Кадо, лишь глумились над литературными претензиями Демидова и его шиком, воспринимая его как парвеню. Однако тот весьма ловко смог привлечь на свою сторону влиятельных журналистов, в том числе упоминавшегося Ж. Жанена, которого он в 1837 г. направил в Россию, а в следующем – в Италию. Именно Жанену пришла в голову идея брака Демидова с принцессой Матильдой.