Книга Победный ветер, ясный день - Виктория Платова

— Да, конечно, — Лена залилась румянцем. —Простите, ради бога… Я сейчас…

Сейчас что-нибудь придумаю.

— Он что, артист, да?

— В некотором роде.

— Вот и я смотрю… Шебутной какой-то… А известныйартист?

— Известный… Был когда-то.

— И в кино снимался?

— Может быть…

— Собачья работа. То-то спиваются все, через одного…Артисты… Мы могли уже сто раз милицию вызвать. Но не стали, — задумчивопротянула буфетчица, глядя в пространство.

— Я понимаю… Спасибо… Извините за неудобства…

Лена вытащила из кармана три мятые десятки и трясущимисяруками всучила их буфетчице. Та презрительно приподняла лысоватую, небрежноподведенную карандашом бровь, но деньги взяла. И снова удалилась вимператорскую ложу прилавка — чтобы оттуда пронаблюдать, что же предпримет несчастнаяЛена Шалимова.

Нет, у нее не было ровным счетом никакого плана. Вклиническом случае с мэтром мог помочь только один план, вот уже на протяжениидлительного времени разрабатываемый Светаней: ломом по башке, молотком попяткам, ножом по сердцу, — но таких полномочий у Лены не было. И потомуона, стараясь не глядеть на осовевшего, окончательно запутавшегося впереложенных на латынь Шекспире и матерных ругательствах Маслобойщикова,принялась расталкивать Гжеся. Ровно через полторы минуты ей это удалось. Гжесьоторвал голову от стола, захлопал глазами и непонимающе посмотрел на Лену.

— Проспался? — зло бросила она. — С добрымутром!

— А! Ты чего?!

— С добрым утром, говорю!.. Поднимай этого… ЭдмундаКина [18], чтоб ему пусто было… И сам поднимайся!

К чести моментально протрезвевшего Гжеся, он сразу же оценилобстановку.

И прибегнул к самому эффективному средству в борьбе с закидонамимэтра. Средство это было взято напрокат у основателя МХАТа Станиславского, досих пор почитаемого в среде раздатчиц театральных биноклей и распространителейтеатральных билетов. Очередная тирада мэтра (в духе злодея-аристократаяпонского театра кабуки) была встречена Гжесем громогласным:

— Не верю!!!

Суровый глагол подействовал на Маслобойщикова как удар бича.Мэтр скуксился и затих. Теперь его можно было брать голыми руками.

— Нам пора, — добил лежачего Гжесь. —Засиделись.

— Да-да, ты прав, друг мой… — пролепетал стреноженныйМаслобойщиков. — «Adhaesit pavimento anima mea!» [19].Сейчас отправимся по тракту всех скорбящих…

«Сейчас» растянулось на несколько минут. Маслобойщиковвысосал горестные остатки «Ста видов Эдо», отрыгнул ярко-фиолетовым драконьимпламенем и вручил бренное тело Гжесю.

Через пять минут едва шевелящий плавниками мэтр был погруженв пыльный аквариум «шестерки». Гжесь устроился спереди, на пассажирскомсиденье, и, дождавшись неровного, с перебоями, стука двигателя, произнес:

— Ну, поехали, смертнички!..

Затасканно-издевательская реплика предназначалась Лене: какперсональный шофер его жена была бесперспективна, а путешествие с ней в одноймашине было сродни купанию в бассейне с нильскими крокодилами — шансы остатьсяв живых были примерно одинаковыми.

Еще несколько часов назад и сама Лена думала точно так же.Но теперь, когда безразмерный, полный странных, пугающих открытий день перешелв заключительную фазу, — теперь все изменилось. Изменилась и сама Лена.Изменилась настолько, что лихо сорвать машину с места ей не составило никакоготруда. Как не составило бы труда съехать на раздолбанной таратайке по ступенькамкоролевского дворца в Бангкоке или по Потемкинской лестнице.

Как не составило бы труда пройтись на двух колесах,перемахнуть через пяток выстроенных в ряд «КамАЗов» или устроить автослалом накакой-нибудь экстремальной трассе.

— Ну, ты даешь, мать, — меланхолично булькнулГжесь, когда Лена лихо, один за другим, обставила джип «Паджеро», джип«Фронтера» и фуру с финскими номерами.

Булькнул — и покрылся нежными зеленоватыми пятнами.

Нежно-зеленый перешел в насыщенный, когда Лена — в самыйпоследний момент — удачно вписалась в поворот на скорости в 100 километров.Этот ее маневр Гжесь, повисший как окорок на ремне безопасности,прокомментировать так и не смог, зато прорезался Маслобойщиков.

— Эй, потише, не дрова везете! — подал репликумэтр с заднего сиденья.

Лена и ухом не повела, да и плевать ей было и наМаслобойщикова, и на Гжеся заодно. Нет, она везла не дрова.

Она везла что-то совсем другое. Совсем.

Это «другое» она вытащила, выудила, вырвала из пастигиеноподобного алкоголика Печенкина. Не сама, конечно, а с помощью малолетнегоПашки. После визита в «Селену», а еще больше после разговора с яхтсменомСергеем, а еще больше — после просмотра фотографии с Афой в главной роли Ленавдруг открыла в себе качества, до сих пор ей несвойственные. А именно: жгучеелюбопытство и такую же жгучую решимость. Неизвестно, прорезались бы они, еслибы у истоков всего этого парусно-железнодорожного кошмара не стоял Роман.

Но Роман стоял.

Вернее, сидел, пришпиленный к мачте.

Чертов Пашка с его не в меру подвижным скаутскимвоображением описал мертвого Нео так явственно, что представить его иначе, чемсидящим в «Такарабунэ», Лена уже не могла.

Мертвый бог на мертвой яхте.

Мертвый бог настоятельно требовал жертвоприношений. И агнецдля заклания был выбран немедленно. Вернее, не агнец даже, а воняющийпортянками козел, настоянная на спирте гиена с гнусным именем Василий Печенкин.Мысль о визите к Печенкину возникла сразу же, стоило им с Пашкой покинутьтаунхауз у Залива — с яхтой «Посейдон» и развевающимся на ее вершине вымпелом-рыбой.Точно такой же (или почти такой) был сейчас в руках у Лены. А до этого — был вруках у Пашки. А до этого…

До этого он был в руках у Нео.

От этой мысли у Лены кружилась голова.

Нехорошо кружилась: неужели это и есть первое прикосновениеруки Романа к Лениной руке?.. Пусть опосредованное, но прикосновение. Что быона только не отдала, чтобы прикосновение было другим!..

Но ничего другого уже не будет.

Никогда.

Это «никогда» и заставило ее действовать.

— Вот что, Пашка, — сказала Лена, как только онидобрались до машины. — Сейчас…

— Что?.. — выдохнул Пашка полным отчаяния голосом.И посмотрел на Лену полными отчаяния глазами.

«Только не говори: „Сейчас я отвезу тебя домой“. Только неговори, только не говори. Все, что угодно, только не это…» — явственно прочлаЛена в потемневших Пашкиных зрачках и моментально слипшихся ресницах.