Книга Вдова Его Величества - Екатерина Лесина

Она покачала головой, то ли сокрушаясь о его, Кайдена, глупости, то ли все еще сочувствуя.

— А потом как-то бабушка принесла молока с медом. И я попробовал. И тогда понял, что ничего вкуснее в жизни не ел. Она же сказала, что ей очень жаль, что так получилось. И что воином можно стать не только наизнанке…

А Кайден понял, что больше не способен ненавидеть эту женщину, которая неуловимо походила на ту, другую, его бабушку. И пусть лишена она была той красоты, которой боги прокляли дочь Феанора, но все одно было в них что-то общее.

Взгляд ли?

Мягкость голоса?

Терпение, с которым она сносила все его выходки.

— Я смирился с тем, что вынужден оставаться здесь, но и только, — Кайден перехватил свою женщину поудобней, а она пристроила голову на его плечо. — Я не хотел учиться. Одежда… там, внизу, одежда не нужна. Она — скорее память о прошлом, которую не все готовы хранить. Там нет морозов, как нет жары, нет ветра, кроме того серого и мертвого. А от него одежда не защитит. И я никак не мог понять, к чему она. Неудобная. Стесняющая движения. Я срывал одежду. А ботинки топил в пруду. Я обмазывал волосы глиной. Да и сам изваляться любил. Кожа, к солнцу не привычная, вечно обгорала, зудела, вот я и приноровился… ел руками. Их же вытирал о скатерть.

Катарина фыркнула.

— Не верю.

— Правда, правда… бабушка перестала принимать гостей. Совсем перестала. Как-то я забрался в ее гардеробную комнату и порвал все платья. Мне хотелось, чтобы она тоже избавилась от ненужной одежды. Я утопил в пруду любимые сапоги деда… и не только их. Мне нравилось смотреть, как тонут предметы, да… потом долго не давал себя мыть. И еще дольше — расчесывать волосы. Они сбились комом, и когда их срезали, я обиделся и ушел из дому. Правда, недалеко. Меня поймали торговцы людьми…

Катарина обернулась. И нахмурилась.

— Дед меня быстро нашел. Оказывается, отец отдал одну вещь, которая помогала ему видеть, где я и что со мной. Но сутки меня продержали в яме. Я очень разозлился. И когда эти уроды меня вытащили, чтобы в клетку перегнать, я их убил. Дед потом сказал, что не нужно было всех, что следовало оставить кого-то для допросной, но я же был маленьким, не понимал очевидных вещей.

Прозвучало так, будто Кайден оправдывается за ту давнюю историю.

— Потом дед все же разыскал остаток банды, и тех, кто им помогал. И мне позволил искать… и стал учить. Тогда я понял, чем хочу заниматься. Охота на людей мне понравилась.

Наверное, не стоило рассказывать правду.

Люди боятся тех, в ком есть иная кровь. И в страхе своем горазды выдумывать глупости. А уж знай они, что Кайдену и вправду нравится…

Рассвет.

И туман над лугом, в котором стремительно тает след. Мятые травы, чей сок будоражит и ведет, будто сама земля подсказывает, куда идти. Бег. И чужой страх.

Иногда — кровь.

Или вот стрелы.

Порой ловушки, чаще всего неумелые, но случалось и по-всякому.

— И у тебя получается?

— Теперь — да. Чаще всего…

— Но ты не хотел бы большего?

— Чего?

— Не знаю, — она легко пожала плечами. — Все хотят большего. Больше власти. Больше славы. Больше денег. Больше почестей…

— Больше охоты.

Катарина почему-то легонько рассмеялась. И ночные легкие бабочки закружились над ее макушкой. Они, рожденные сумерками, до конца не принадлежащие миру яви, чуяли спутанную ее силу и стремились к ней. Но не рисковали опуститься, лишь волновались, осыпая светлые волосы пыльцой.

Впрочем, людям она не вредит.

— Отец как-то сказал, что лучше всего охотится там, где много добычи. А подле трона всегда хватает людей… разных людей.

— Но ведь не на всех разрешат охотиться? — уточнил Кайден и сдул одну самую наглую бабочку, которая приблизилась настолько, что потянула-таки силу. Бледные крылья ее засветились, а пыльца приобрела насыщенный серебристый оттенок.

— Не на всех, — согласилась Катарина, как показалось, весьма печально.

— Поэтому предпочитаю оставаться здесь. Здесь мне разрешение не нужно.

— Но ты все равно служишь королю.

— Короне, — поправил Кайден. — Прежде всего я служу короне. А она далеко не каждого, кто ее напялит, признать готова. Что-то не слышал я, чтобы в последние пару сотен лет камни пели.

Проснулась Катарина с трудом.

И проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Потолок был самым обычным, белым и несколько неровно выкрашенным. То тут, то там через белизну проступали пятна самых удивительных форм и размеров. И воображение Катарины спешило отыскать в этих формах скрытый смысл.

Смысла не было.

Зато была тишина. И солнце переползло через подоконник, а за ним поднялся и плющ, расправил ветки, будто и не лазали по нему вчера.

Губы сами собой растянулись в улыбке, и Катарина потрогала их, пытаясь найти след поцелуя. Но он, как и смысл пятен, жил лишь в ее воображении.

И в памяти.

Потом, что бы ни случилось, — а ей почему-то начинало казаться, что весьма скоро что-то да произойдет, — память никуда не исчезнет. Она — то сокровище, которое останется Катарине и только ей.

— Вижу, вчера неплохо погуляла, — Джио сидела на столе.

Сегодня она примерила бархатный колет ярко-оранжевого цвета, и узкие брюки, украшенные по шву перламутровыми пуговицами. Волосы Джио заплела в две косы, а косы украсила алыми перьями. Вид у нее был куда более диковатый, чем обычно.

— Неплохо, — согласилась Катарина.

— Твоя тетушка пыталась с тобой побеседовать.

Сердце екнуло.

А если… и тут же Катарина сердито велела себе успокоиться. Во-первых, эта женщина определенно не является родственницей Катарины, а во-вторых, какая разница, что она подумает или скажет?

— Когда?

— А вот сразу после полуночи.

— Странно, — Катарина уселась перед туалетным столиком и осмотрела себя.

Ничего не изменилось.

На лбу не возникла клейма, которым в древности метили распутных женщин, губы не распухли, в глазах ни тени стыда.

— Она сказала, что услышала крик.

— Я не кричала.

— Ты нет, — почти миролюбиво согласилась Джио и, тронув косу, сказала: — Надо же… утерпел.

Это она про Кайдена?

И что не так?

Волосы он трогал, и это было приятно. А еще гладил шею Катарины. Щеки. И руки. Касался узоров, и они, будто теряя силу свою, исчезали, возвращая Катарине давно позабытую свободу, ощущение той силы, что скрывалась в теле.