Книга Месть еврея - Вера Крыжановская

— Перестань, Руфь! Бог один может судить нас, и я никому не обязан давать отчет в моих делах. Ты при­едешь со мной в Пешт, и никто не будет знать, где и как я тебя нашел, а если Господу богу будет угодно отозвать тебя, ты умрешь в доме твоего мужа. Теперь до свидания, я не хочу, чтобы ты провела ночь в этом углу, я сделаю надлежащие распоряжения, пришлю тебе приличную одежду и часа через полтора приеду за вами.

Проходя обратно через комнату прачки, он подозвал хозяйку, расплатился с ней за Руфь и объявил, что ее жилица уезжает сегодня вечером. Затем он сделал не­обходимые покупки и нанял в отеле комнаты, смежные со своими. Два часа спустя Руфь, прекрасно одетая, устроена была с ребенком в комфортабельном прекрас­ном помещении. Она была как во сне, а эта роскошь и удобства, которых она была так долго лишена, достав­ляли ей чувство невыразимого блаженства. Вечером, когда девочка легла спать, супруги остались одни. Облокотясь на стол, Гуго задумался, а тревожно наблю­давшая за ним Руфь вдруг залилась слезами и, схва­тив руку мужа, прижала ее к своим губам.

— Как ты добр, Самуил, и какая неблагодарная бы­ла я в отношении тебя! Ах, когда ты узнаешь все, что было со мной после того, как мы расстались, ты бу­дешь презирать меня. А как примут меня мои родные? Я боюсь их увидеть.

— Успокойся. Пока ты не окрепнешь и не попра­вишься, я ничего не хочу знать о твоем прошлом, в ко­тором отчасти сам виноват. Если бы я не был так жесток, ты не пала бы так низко,— сказал он с грустью.— Про­стим друг другу обоюдную вину, как, надеюсь, простит нам Бог. Тебе нечего бояться встречи с родными: отец твой умер, твоя мать поехала с детьми в Ломберг по­лучать наследство дяди Элеозара и осталась там. Аарон женился и поселился в Вене. О, ты найдешь много пе­ремен в Пеште, как и у меня. Должен тебе сказать, что я вместе с сыном принял христианство и желал бы, чтобы и ты разделила мою веру.

— Я сделаюсь христианкой,— сказала Руфь, и гла­за ее засверкали.— Препятствие, которое можно устра­нить, не должно существовать между мной, моим ребен­ком и моим благодетелем.

Врачи подали мало надежды, тщательный уход мог продлить ее жизнь, но не искоренить болезнь, подточив­шую организм. Недели через три после описанных на­ми событий Руфь снова вступила в дом, откуда в ужасе бежала, прикрывая свой след грабежом и пожаром. Человек, осудивший ее тогда на смерть, теперь исполнен­ный снисхождения, поддерживал ее и оказывал ей добрую братскую заботливость. Тем не менее, волнение ее при виде Эгона было так велико, что с ней сделался обморок.

Неожиданное возвращение баронессы, так таинст­венно исчезнувшей, возбудило в Пеште сильное удивле­ние. Об этом заговорили и терялись в догадках, но так как молодая женщина нигде не показывалась, а ледя­ная сдержанность барона не допускала прямых расспро­сов, то всякие толки замолкли, а другие события погло­тили жадное внимание любопытных.

Здоровье Руфи сначала как будто поправилось под благотворным влиянием серьезного лечения и спокой­ного счастья, которое она испытывала в этой атмосфе­ре довольства, считавшегося утраченным навсегда. Ле­жа на диване своего будуара и следя за игрой детей, быстро подружившихся, она блаженствовала, и это внутреннее светлое настроение придавало блеск ее гла­зам и озаряло ее исхудалое лицо отражением былой красоты. Доктор находил нужным не скрывать от бан­кира, что улучшение это было крайне обманчиво, и Гу­го, мучимый тайными угрызениями совести, вполне по­святил себя нежным заботам о жене. Он читал ей вслух, беседовал с ней, посвящая ее мало-помалу в идеологию спиритизма — эту грандиозную, утешительную теософию, которая снимает завесу с будущности человеческой ду­ши и уничтожает страх смерти. Отец фон-Роте также часто посещал ее и приготовлял ее к христианству, и два месяца спустя после возвращения Руфи она и дочь ее приняли таинство крещения, причем девочка была названа Виолой. Так проходило время в полном согла­сии. Гуго никогда не напоминал жене о том, что она хотела рассказать ему про годы своего отсутствия, хо­тя и желал знать, какие обстоятельства могли в три года разрушить здоровье несчастной и ввергнуть ее в такую ужасную нищету. И вот однажды, когда они были одни вечером, а молодая женщина чувствовала себя лучше обыкновенного, он сказал, сочувственно пожи­мая ей руку:

— Мой милый друг, не расскажешь ли ты мне, что было с тобой после нашей разлуки? Но если тебе тяже­ло говорить об этом, то я не настаиваю, не буду про­сить тебя,— присовокупил ласково он.

— Давно, милый Гуго, я рассказала бы тебе мое про­шлое, если бы твое молчание не навело меня на мысль, что ты этого не желаешь,— тихо отвечала Руфь.— Ты в праве удивляться, найдя нищей ту, которая украла у тебя такое богатство.

— Не обвиняй себя, Руфь,— перебил ее Вельден,— ты взяла то, что принадлежало тебе.

— Нет, нет, дай мне высказаться откровенно и не обвиняй меня слишком строго после того, что узнаешь. Я страшно грешна перед тобой, но я ужасно была на­казана. Одинокая, без имени, отдавшись душой и телом эксплуатации негодяя, я пережила такие минуты, ког­да смерть была бы для меня спасением.

Тяжелый вздох вырвался из души банкира. Непод­купный голос совести шепнул ему, что большая часть проступков и несчастий Руфи была его делом. Прене­брежением и холодностью он возбудил в ней ревность; ревность в связи с пустотой в душе толкнула ее в объ­ятия любовника, а жестокость мужа, когда он узнал о ее падении, отдала ее в руки жестокого мошенника. Какой ответ даст он там, когда у него спросят отчета об этой разбитой жизни?

Описав сначала, что произошло, когда муж вышел из комнаты при криках «пожар», она рассказала про появление Гильберта Петесу со всеми последовавшими событиями и свой отъезд с братом негодяя в Париж.

— Мы остановились в отеле третьего разряда. На следующий день приехал Гильберт. Он сказал мне, что меня очень деятельно разыскивают и что надо продать мои драгоценности, так как необходимо бежать из Па­рижа. Вместе с тем он распинался в своей ко мне поч­тительной преданности и говорил, что считает себя счаст­ливым спасти и сберечь меня. Я находилась в состоянии такого одурманения, что едва слышала его слова. В го­лове у меня была одна лишь мысль: бежать, скрыть свой позор, избавиться от публичного скандала. Я от­дала Гильберту свои драгоценности и больше их не ви­дела. Через три дня после того Гильберт объявил мне, что мы едем в Мадрид. — Там у меня есть родственники и связи, которые могут вам быть полезны. Как ни жаль мне тревожить ваш покой, в котором вы так нуждае­тесь, но я должен переговорить с вами о некоторых не­обходимых формальностях. Для того чтобы жить спо­койно, не опасаясь преследований, вы должны восста­новить себе права гражданства. У вас нет ни имени, ни бумаг, узаконивающих ваше положение, а при таких условиях нигде жить нельзя. Но у меня есть бумаги мо­ей жены, умершей несколько месяцев назад. Кармен была испанка, а по наружности вы легко можете быть приняты за испанку. Итак, если вы согласитесь слыть за мою жену, то я, надеюсь, буду в состоянии обеспе­чить ваше спокойствие.

Подавленная этими осложнениями, я согласилась на все. Я была так неопытна тогда... я не понимала, что отдалась ему, связанная по рукам и ногам.