Книга Воздух, которым ты дышишь - Франсиш Ди Понтиш Пиблз

– Ничего мы не делаем, – сказала я. – Для тебя сейчас ничего, кроме Грасы, не существует.

– А для тебя? – Винисиус схватил меня за руку, на этот раз сильнее. – Не суди меня так строго, Дор. Ты знаешь, что я чувствую. Только ты меня понимаешь.

Я не отрываясь смотрела на его кок надо лбом, на густые бакенбарды; темные блестящие глаза казались налитыми какой-то жидкостью, и я вспомнила, как в первый раз посмотрела ему в глаза в клубе у Коротышки Тони. Мы больше не делились на исполнителя на сцене и глупую девчонку, сидящую в зале. Теперь мы на равных, вместе.

Ни я, ни он не заметили, как в клубе стало тихо, музыка смолкла. Возле нашего столика стояла Граса со скрещенными на груди руками.

– Вечеринка окончена, ребятки, – сказала она и увела Винисиуса.

На следующее утро солнце едва успело встать, как мы уже были на студии «XX век Фокс». Пройдя в ворота, мы еще полчаса пытались отыскать нашу съемочную площадку. «Фокс» была городом в городе: административное здание с кондиционером, которые в то время еще были в диковинку; огромные склады, где хранилась мебель, костюмы и бутафория; пятьдесят человек охраны; зубоврачебный кабинет; поликлиника, электростанция, салон красоты, научно-исследовательский отдел, кафетерий, школа. На территории студии можно было найти все необходимое, именно этого и хотел «Фокс»: время, проведенное вне студии, считалось потерянным временем.

Наш фильм назывался «Прощай, Буэнос-Айрес», снимали его на пленку «Техниколор», бывшую тогда новшеством. Сюжет фильма повторялся потом почти во всех фильмах с участием Софии Салвадор: миловидная пышногрудая американка отправляется за границу, знакомится с мужчиной своей мечты, ссорится с ним, но в финале они падают друг другу в объятия. Действие разыгрывается на круизных лайнерах, на ипподромах, в лобби отелей и дорогих ночных клубах. В этих-то клубах и появляются София Салвадор и «Голубая Луна».

Действие по сюжету должно было происходить в столице Аргентины, однако на самом деле «Прощай, Буэнос-Айрес» снимали в калифорнийских кинопавильонах. В настоящем Буэнос-Айресе ездили автомобили, по широким тротуарам и в парках прогуливались дорого одетые мужчины в костюмах, сшитых на лондонской Сэвил-роу. А в фильме Буэнос-Айрес представал провинциальным городком, смахивающим на гасиенду. «Фокс» выстроила целый ночной клуб, выкрашенный белым, прибавила громадные греческие колонны и повесила голубой занавес с намалеванными звездами. На фальшивой сцене крестики из черной липкой ленты указывали, где Граса и ребята должны стоять, исполняя две наши самые популярные песни, «Девушка из Баии» и «У нее – есть! У меня – нет!». Мы ожидали, что съемки не будут отличаться от выступления в «Урке», за исключением, конечно, камер.

В шесть тридцать утра Граса, мальчики и я были на съемочной площадке; кофе мы пили как воду. Площадка оказалась закрытым душным ангаром. Два десятка стационарных вентиляторов работали на полную мощность, но в помещении все равно стояла духота. Вокруг сцены установили три огромные черные камеры на металлических подставках – одна в центре и две по краям. На столбах-лестницах крепились большие прожекторы, заливавшие сцену светом, отчего белый фон резал глаза. Перед самыми съемками по павильону забегали рабочие, выключая вентиляторы.

У Грасы и ребят роль была эпизодическая, не стоящая ресурсов «Фокс», то есть своими прическами и гримом они занимались сами, то же самое касалось одежды: мальчики были в смокингах, а Граса – в своем красном платье «под байяну», с открытыми плечами и широкой юбкой с разрезом впереди, открывающим ноги. Черные, коротко стриженные волосы, кроваво-красная помада, в ушах качаются массивные серьги.

По знаку режиссера Граса направилась к отмеченному для нее на сцене месту, ее огромные платформы громко стучали по деревянному полу.

– Стоп! – взревел режиссер. – Лео! Наклей, что ли, войлок ей на подошвы. Топочет, как кобыла.

После того как костюмер вернул ей туфли, Граса и мальчики снова получили указание пройти к своим меткам. Настала тишина. Затрещала камера.

Если не считать съемочной группы, клуб был пуст. Здесь не сновали официантки. Не позванивали бокалы, не стелился бархатистый сигаретный дым. Никто не смеялся, не переговаривался. Не аплодировал. Но Грасе надо было делать вид, что все это есть. Надо было улыбаться и изображать, что на нее смотрят сотни людей. Погрозить пальцем воображаемому мужчине в первом ряду и подмигнуть его даме. К концу первой песни Граса стояла на краю сцены, ее грудь вздымалась и опадала, над губой блестели капли пота.

– Стоп! – распорядился режиссер. – Припудрите ее, что ли.

Появилась гримерша, заставила Грасу поднять руки и припудрила ей лицо, грудь и подмышки.

– Мисс… э-э… Салвадор, давайте еще раз, – прокричал режиссер. – Не промахнитесь мимо своей отметки, не заходите на другой край сцены. И не размахивайте руками перед лицом, мы должны его видеть… Господи! Да она вообще понимает, что я говорю?

Музыкальный номер в фильме – и мы быстро это поняли – совсем не то что живое выступление. Здесь промокали каждую каплю пота, срезали каждую выбившуюся нитку, заглушали каждый внешний звук. Граса не могла танцевать, как танцевала обычно, передвигаясь по сцене. Она должна была встать на свою отметку и изогнуться к камере. Ребятам следовало улыбаться, не открывая рта. Парикмахеру пришлось подстричь Винисиуса, чтобы волосы не падали на лицо, когда он склонялся над гитарой. Ребята, стоявшие по трое по обе стороны от Грасы, держались натянуто – нельзя было отодвигаться друг от друга слишком далеко, нельзя было придвигаться друг к другу слишком близко.

Спустя пять часов полностью отсняли только один номер. Грасе и раньше случалось отрабатывать длинные выступления, но ее всегда подбадривали слушатели. Не слыша аплодисментов, Граса не могла оценить, хорошо ли она поет. На площадке царила тишина, и казалось, что звуки падают плашмя. А когда Граса входила в ритм и начинала чувствовать себя уверенно и свободно, ее прерывал режиссер: то свет слишком яркий, то серьга покосилась, то декорация испачкалась. Поначалу я думала, что режиссера зовут Занук. На площадке все повторяли это имя – шепотом и почтительно-испуганно.

– Мистер Занук не одобрит.

– Занук просто взбесится, когда это увидит.

– Мистер Занук хочет убедиться, что украшения мисс Салвадор не слишком блестят.

В полдень режиссер скомкал какую-то телеграмму и проорал имя Занук – так я поняла, что Занук все-таки не он. Мистер Дэррил Ф. Занук, как мы вскоре узнали, был главой студии «Фокс».

В четыре часа дня режиссер объявил второй вожделенный перерыв. Мы с мальчиками заказали сэндвичи, Граса съела маринованный огурчик и выпила еще кофе: она не могла петь и танцевать на полный желудок. Ступни у нее горели.

Мы присели на складные стулья. Я положила ноги Грасы себе на колени и расстегнула ремешки ее золотистых туфель на платформе. Туфли упали на пол с глухим стуком. Золотые цепочки и нитки фальшивого жемчуга мешали Грасе двигаться, украшения были тяжелыми, и ей приходилось беречь силы. Она едва не засыпала, ее ноги неподвижно лежали на моих коленях, и тут ассистент продюсера прокричал, что режиссер готов.