Книга Седая весна - Эльмира Нетесова

— Ну, что ответишь Тихону? Пойдешь за него? Иль нет? — спросил отец.

Катя язык будто проглотила. Дышать боится. Не знает, как сказать? И тогда Тихон подошел к ней. Понял, нелегко ей теперь. Отца иль его обидеть не хочет. И предложил:

— Послушай, Катюша, если согласна за меня — дай руку!

— Решай, дочка! Твое слово!

И Катя вложила свою руку в ладонь Тихона. И вечером впервые пошли они гулять. О многом поговорили, многое обсудили. И через месяц, расписавшись, вошла Катя в дом Тихона. К тому времени он уже один остался.

Десять лет прожили вместе безмятежно. Родила жена печнику сына и дочь. Оба росли послушные, работящие. Каждое слово отца и матери слушали. Меж собой не дрались. Даже соседи завидовали:

— Какие дети у вас хорошие! Изо всех на улице!

Катерина, на удивление Тихону, была прекрасной хозяйкой. Вкусно готовила, хорошо справлялась в доме и огороде, шила и вязала. А зимой пекла пироги в русской печке. И никогда не бездельничала. Не ходила по соседям, не сидела с бабами на лавке. И Тихон считал, что ему сказочно повезло. Но судьбе захотелось погасить улыбки на лицах семьи. И по весне пошла Катя на реку полоскать белье. Подошла к проруби. Только взяла в руки полотенце, лед под ногами затрещал и двинулся с места. Кате бегом бы к берегу помчаться, а ей белья стало жаль. Потянулась за баком через трещину. Но не удержалась, вместе с ним под лед ушла. Сколько ни пытались, так и не нашли женщину. Не спасли, не выплыла. Тихон, когда узнал о случившемся, к реке побежал. Там ледоход шел. На льдинах чей-то теленок остался, кричал жалобно. А по берегу — старуха, задыхаясь. Увидела Тишку и просит:

— Помоги телка спасти, я заплачу…

— Эк-х, бабуля! У меня жена утонула! Нынче утром. А ты про телка! — вздохнул горько.

— У всякого свое болит, — отозвалась бабка грубо.

Человеку больно и горько стало. Дома двое детей. Как их растить без матери? Сердце сжималось от горя и боли. Не верилось. Ночами вскакивал. Все голос жены мерещился. За месяц на десяток лет постарел. Советовали ему знакомые и соседи привести в дом вдовушку, чтоб детей помогла поднять, да Тихон уперся:

— Год пожду. Там видно станет!

Но… За детьми нужен был уход. В доме и в огороде нужна заботливая хозяйка. Где со всем этим справиться мужику, одуревшему от горя? Вот и пожалели друзья, каких знал с молодости.

— Ох, Чусик! Ну и уродину привели они ко мне! Морда у нее рябая, талия — с кобылью жопу. Я хоть и выпимши был на тот момент, а и то протверезел. Жуть, взяла. Испугался, что детву насмерть наполохает. И погнал с дома. А мужики и говорят мне:

— Дурак ты, Тихон! Она богатая!

— Да вы звезданулись, туды вашу мать! Пусть я и вдовец, но не слепой, не дурак, чтоб такую страхуилу в доме держать? Я же как-никак мужик! Себя не потерял! Что мне ее богатство, если она срамней черта?

— А что ж ты думаешь, будто за тебя на твоих детей красна девка согласится? И такой рад будешь, и в ножки ей поклонишься, чтоб только согласилась. Нынче путевые, без детвы, хозяйку в дом сыскать не могут. Тебе готовую привели. Кубышку. Едино, только ночью ее видишь. Под одеялом все бабы одинаковы. Не включай свет, к чему яркий? Понемногу свыкся б!

— А дети? Они разговаривать враз разучатся, глянув на такую!

— Они пироги конфетами б заедали!

— Чего ж никто с вас на ней не женится? — удивился я тогда.

— Любой бы рад! Да тебя она выбрала! Ты ей по душе. Вот и пришла. Других видеть не захотела. У ней дома — в стену ткни — золото посыпется.

— Хрен с ним, с ее золотом. Эту корову ни на какую печь не взгромоздишь. Завалит. Кобыла жеребая супротив ней — березонька! — отвечаю им. А они мне свое:

— Сколько уже маешься? Сам на мартышку стал похожим. Чего кочевряжишься? Радовался б, что согласилась баба. Гля, в доме грязь и вонь. Дети, того гляди, завшивеют. Сам не мытый и не стираный. Эта тебя в баню на руках унесет. Веником отпарит. Любить станет. Она ж еще девка! Ни с кем не была!

— А оно и не мудро! Кому жисть опаскудела, чтоб с такой окрутиться? — отвечаю я им.

— Не хочешь и не надо. Нам твоих детей было жаль. Думали, ты им мать ищешь. А ты — для себя бабу присматриваешь…

Тихон рассмеялся. Ему и теперь, через много лет помнилось, как проснулся утром с больной головой после крепкой попойки с друзьями. Все понимал, кроме одного, почему в своей постели повернуться не может? Кто придавил его к стене? Чья нога на нем? Всмотрелся, и волосы встали дыбом. Та самая, вчерашняя кубышка, вдавила его в стену, лежит голая рядом с ним.

— Я ж ее турнул вчера! Это точно помню. Откуда ж она взялась? Как появилась снова? Нешто, стыда не имея, приперлась вновь? А то как иначе? Не приволок же сам ее за руку. Тогда и впрямь задавиться надо, коль на такую решился.

Тихон тут же разбудил бабу. И спросил зло:

— Ты как на койке моей оказалась? Кто разрешил тебе лечь ко мне?

— Сам позвал! Иль не помнишь? На коленях умолял простить. Обещался любить до гроба!

— Неужели так перебухал, что ни хрена не помню? Быть не может, чтоб я тебя приволок. С мужиками спорил. Ругал, что привели такую. А тут — сам? Да Боже упаси! Я что? Последний на земле мужик? Да ни в жисть!

— Ты ж меня не с глазу на глаз уговаривал. А при папаше! Он же знаешь кто? В бараний рог тебя скрутит за брехню. Ты ему обещал беречь меня!

— Врешь! Я не напиваюсь до беспамяти!

— Да кто ты есть, чтоб я врала? Хочешь убедиться?

— Давай докажи, что сватал тебя!

И доказала… Приехал папаша — какой-то шиш из милиции. И, оглядев Тихона, как вошь под микроскопом, рявкнул:

— Ты, гнида, нас срамить вздумал? Переспал с девкой, теперь в кусты? Я тебе яйцы живо вырву! Пойдешь в зону за изнасилование! Там живо мозги сыщешь!

— Я пьяный был, ничего с ней не имел!

— Ты мне не темни! Я тоже мужик. И знаю, почему бабы голыми в постели оказываются. Будешь упираться — пойдешь под суд! Хочешь, чтоб все тихо — расписывайся и живите…

Многое знал и умел Тихон. Дарил людям тепло. А сам в сугроб влетел. Не хватало грамотешки, знания законов. Вот и окрутили с постылой бабой. Она уже на другой день повела Тихона расписываться. Все путевые под руку туда идут. Тишку баба вела за шиворот и все грозила:

— Дернешься, зашибу! Так папаня велел.

— Ох, Чусик! Вот где жизнь пошла! С работы до полуночи не вертался. Едино что из-за детей. Но их она не обижала. Отмыла, накормила, обстирала. За это я в дом приходил. Но… Если ночью куда ни шло, утром смотреть на бабу не мог. И целый месяц не ложился к ней в постель. Спал на печке — на лежанке. Заставить себя не мог. И поверишь, это чучело, а не я, терпение потеряло, стянуло меня с печки в койку и говорит: