Книга Фабрика драконов - Джо Леджер

— А зачем? — спросил растерянно Глюк. — Для чего ему это было надо?

— Менгеле верил в возможность существования высшей расы. Своими экспериментами он пытался определить параметры физической уязвимости различных народов. Вот почему, в частности, он и его хозяева отбирали для своих исследований столько евреев и цыган: эти этнические группы имели тесные внутренние связи за счет родства и внутрисемейных браков. Это позволяло Менгеле заниматься этногруппой, физиологически во многом схожей, а это, в свою очередь, наталкивало его на интуитивные обобщения. Статистика основывалась у него не столько на реакции человеческого организма на травмы, сколько на том, как на них реагируют представители определенной этногруппы. Он и ему подобные считали, будто это принесет пользу в ведении войны против тех или иных «недочеловеков». Исследуя общность черт определенного этноса, Менгеле и его соратники искали более эффективное оружие против данного народа в целом.

Пробурчав пару слов, способных вогнать в краску даже боцмана с пиратского корабля, Грейс заметила:

— Хвала Всевышнему, что этот Менгеле не был генетиком.

— Почему? — спросил Глюк.

— Потому что есть болезни и предрасположенности, пагубно действующие не на всех подряд, а как раз на определенные генетические линии, — пояснил Кто. — Например, болезни Тея-Сакса генетически подвержены преимущественно евреи, чью генеалогию можно свести к определенному региону. Ну, скажем, евреи ашкенази из Европы. «Ашкеназ» на средневековом иврите обозначает тех из них, что традиционно селились и проживали в долине Рейна, на западе Германии.

— Знай Менгеле что-нибудь о Тее-Саксе или имей доступ к достижениям генетики — остается лишь гадать, каких бы он дел успел натворить, — перебил Черч, не дав нашему всезнайке разойтись. — Будь у нацистов достаточно времени, они, не исключено, и впрямь бы разработали такое биологическое оружие, что извело бы всех евреев на свете.

— Боже ты мой, — вздохнул Глюк удрученно.

Мне пришла в голову одна очень нехорошая мысль.

— А вот эти записи «Конклава», что оказались уничтожены… Какие в них намечались линии исследования?

Черч молчал так долго, что я понял: ответ будет невеселым.

— Они работали над тем, чтобы в качестве оружия использовать наследственные генетические отклонения. И среди них, совершенно верно, фигурировал Тей-Сакс. Им хотелось создать разновидность, которая передавалась бы не по наследству, а так, как обычные микробы.

— Чертовы маньяки, — покачала головой Грейс.

Черч постучал по клавишам, и на экране возникло найденное мной письмо, а рядом его перевод на английский, который я сделал во время перелета из Денвера.

— Это было написано во время пребывания Менгеле в Аушвице. Обращение «герр Вирц» относится к доктору Эдуарду Вирцу, главному в лагере эсэсовскому врачу. Он был непосредственным начальником Менгеле и до фанатизма убежденным нацистом. Вместе с тем он являлся еще и квалифицированным медиком, специалистом по инфекционным заболеваниям. В лагерь его командировали с целью предотвратить эпидемию тифа, косившую в Аушвице не только узников, но и сотрудников СС. В целом ему это удалось, и он остался там надзирать за ходом прикладных исследований. Что именно входило в его обязанности, не задокументировано, но от бывших узников известно, что особый интерес у него вызывали заключенные с симптомами заразных заболеваний. Именно Вирц прочил Менгеле в качестве главного врача лагеря.

— Еще тот милашка, — сказала Грейс.

— Звучит парадоксально, — заметил Черч, — но Вирц опекал докторов из числа заключенных и даже в какой-то степени повысил общий уровень медицинского обслуживания в концлагере.

— Вроде того, как дать человеку стакан холодной воды, прежде чем бросить в топку, — усмехнулся я.

— Личностью он был противоречивой, — кивнул шеф. — Стоял на том, что все смерти в лагере происходят по «естественным причинам», а не в порядке санкционированной ликвидации. Юрген Фройнд считал его негодяем из-за беззаветной преданности трем столпам нацистской идеологии: укреплению германского Рейха, развитию биомедицины для создания высшей расы и убежденности, что евреи представляют существенную угрозу для долговременного процветания германской расы. Так что никаким героем он не был. Даже если узники хорошо отзывались о его якобы сочувствии к страждущим.

— И что с ним стало?

— В тысяча девятьсот сорок пятом году он попал в плен к англичанам и вскоре повесился. Из страха перед возмездием или из раскаяния — никто не знает. Тем не менее из-за таких, как Вирц и Менгеле, нам теперь известен Нюрнбергский код исследовательской этики и принципы экспериментирования на людях.

— А что такое «нома»? — поинтересовался я.

— Нома, — пояснил Кто, — это уродующая человека гангренозная болезнь, эпидемии которой тоже прокатывались по лагерю. Возникает от недоедания и, кстати, до сих пор временами вспыхивает в Африке и других странах третьего мира. Везде, где нехватка продовольствия, неадекватное здравоохранение и антисанитария.

— Понятно. А зооноз?

— Под эту категорию подпадают любые инфекции, передающиеся от животных человеку. Тот же ВИЧ, птичий грипп, ну и так далее. Обычно поражает не всех, а развивается там, где загрязнение, неаккуратные эксперименты или кто-то, извините, балуется со скотом.

— Извиняю, — сказал я. — А как это связано с исследованиями нацистов?

— Ходят слухи, что они экспериментировали и с этим. Хотя, к счастью, ничего у них особо не вышло.

— «Конклав» занимался подобным очень даже плотно, — заметил Черч. — Их ученые изучали зооноз вроде кори, оспы, гриппа и дифтерии, повторно вводя вирус животным: а вдруг болезни усилятся настолько, что их можно будет использовать как оружие против людей.

— Святый боже, — только и вымолвила Грейс. — Как хорошо, что ваш «Свиток» покончил с этими выродками.

«Если бы», — с нелегкой душой подумал я. У меня были на этот счет сомнения.

— А что в отношении близнецов? — напомнила Грейс.

— Менгеле был одержим близнецами, — вспомнил Черч. — Он их отделял от общей массы лагерников, за ними был более хороший уход… даром что лагеря из них все равно пережили не многие. Никто на самом деле не знает, в чем состоял смысл тех экспериментов, если он в них вообще имелся.

— Двинутый на всю голову этот Менгеле, вот и все, — дал определение Глюк.

— Да нет, — усомнилась Грейс. — Скорее, воплощение зла.

Кто удостоил ее снисходительным взглядом.

— Зло — заявил он, — категория абстрактная.

Черч медленно повернулся к нему; нависла нелегкая тишина.

— Уверяю вас, доктор; зло существует. С ним встречался каждый из здесь сидящих. От дротика, заряженного лихорадкой Эбола, умер мой друг. Безумец поступил бы по-иному: кинул бомбу, зарезал; может даже, похитил и убил. Но чтобы сознательно, кропотливо создать патогенное оружие, нанять убийцу, навести таким образом оружие на цель… Это свидетельствует о хладнокровном, а может, и вовсе мертвенно-холодном рассудке и четком намерении. Это и есть зло.