Книга Порода. The breed - Анна Михальская

— Все это из-за меня, — сказал Ричард. Он вел машину по лабиринту узких дорог в стенах зеленой изгороди. Правда, сейчас она была не зеленой, а черной. Темно было — хоть глаз выколи, только желтые круги света от фар плясали впереди. — Из-за этого разговора. Так бывает — приступ удушья может быть вызван сильным волнением. — Я не оглядывалась, но мне показалось, что Мэй сосредоточенно слушает.

— Ричард, — спросила я в полусне от лекарств и от мягкого покачивания автомобиля, когда мы уже въезжали в ворота Стрэдхолла, — откуда вы все знаете? Вы так говорили со мной там, во дворе… Как профессиональный психотерапевт. И то, я думаю, не всякий. И вы знаете про аллергию. Так откуда?

— Это армейская подготовка, Анна. Так у нас готовят офицеров. Чтобы командовать людьми, нужно их понимать. А уж медицина — ну, это само собой. Я одного только не могу объяснить.

— Вы? И не можете?

— Не нужно надо мной смеяться. У вас сейчас потребность себя защитить, и это естественно. Я не обижаюсь.

— Простите, Ричард. Что вы имели в виду?

— Я не могу понять, почему никто из ваших друзей там, в Москве, — а вы говорите, что у вас есть друзья, — почему никто из них давным-давно не отвел вас к психотерапевту? Не помог советом? Не настоял, чтобы вы встретились с отцом? Они что, не замечали, как вы страдаете — одна, молча, много лет? Вряд ли им неизвестна ваша история. Почему я, мало знакомый вам человек — ведь мы с вами виделись всего несколько раз и два дня провели вместе — почему я это увидел, а они — нет? Не захотели вам помочь? Что же это за друзья?

Ничего подобного мне и в голову никогда не приходило. А ведь этот англичанин прав.

— У нас другие отношения между людьми, Ричард, — сказала я в замешательстве. — И к психотерапевтам у нас никто не ходит, а мучается сам по себе.

— Анна, это звучит совершенно загадочно. Совершенно. Да такого просто быть не может.

— Не подумайте, что я знаю, что вам ответить, Ричард. Наверное, люди у нас, как и всюду, разные. А друзей я сама себе выбирала. Может быть, именно таких, кто не слишком склонен сопереживать, помогать… И именно для того, чтобы никто меня никуда не отвел — ни к психотерапевту, ни к отцу. Понятно? Чтобы к отцу не отвел.

Машина уже стояла у кухонной двери. Мэй на заднем сиденье не шевелилась. Мы растолкали ее и отвели наверх, в спальню. Ричард сказал, что не обязательно просыпаться так уж рано — он позвонит Мэй и непременно разбудит, чтобы мы успели сложить вещи. Оставив мне пакет с лек арствами и номер телефона — на всякий случай, — он быстро нагнулся, легко поцеловал меня куда-то в ухо и побежал вниз по лестнице.

— Ричард, — окликнула я, — подождите! — Он повернулся на носке ботинка, как фигурист, и посмотрел на меня снизу, уже с лестничной площадки.

Напряженно, не мигая (как странно, что мне пришло это в голову! — удивилась я, — какой же портрет мигает?) на него смотрела пра-пра-пра-прабабушка Мэй — та, от которой бежал титулованный гомосексуалист, сосланный за свои безобразия в Австралию. Глаза ее были темно-синими, глубокими. Как у Мэй, тогда, в автомобиле, и ведь они с Мэй почти ровесницы!

— Ричард, спасибо за все. И еще одно… Энн — о чем она хотела меня попросить? Ну, хотя бы два слова!

— После, Анна. Позже. Ну хорошо, скажу, чтобы вам легче было уснуть — всего лишь еще об одной поездке. На юг, в Дэвон. Там очень красиво, места чудесные. Совсем ненадолго — доехать до побережья и вернуться.

— О! А зачем?

— А вот этого не скажу. Держу пари, что вы боитесь летать на самолете.

— Ричард! Нет, невозможно. Вы и это знаете.

— Догадаться нетрудно. Вот чтобы вы не боялись, я вам в самолете и буду рассказывать. А сейчас ложитесь спать. Я хочу, чтобы вы очень, очень стремились в самолет. Там вас ждет что-то страшно интересное, Анна. Хватит на весь полет до Глазго.

Я вошла в свою спальню, включила лампу у изголовья кровати и без сил опустилась на цветастое покрывало. Обещанный перед путешествием в Шотландию «спокойный день», кажется, завершился.

Снизу, из кухни, раздался знакомый звук. Ну да, конечно: телефон. Мэй в своей спальне трубку не поднимала — видно, спала непробудным сном. Телефон все звонил и звонил. Это показалось мне странным. Вряд ли англичане: слишком поздно, слишком настойчиво. А вдруг? И я ринулась вниз по лестнице.

— Алё-ё… — вяло проговорила трубка голосом Валентины. — Это Аня?

— Аня, Аня. Ты что, не узнаешь? — Напрасно, напрасно надеялась, — отругала я себя и горько пожалела, что так сорвалась к телефону.

— Не — а… У тебя голос так изменился… Стал какой-то английский…

— Какой еще английский? Валентина, ты что? Ты вообще знаешь, который час? Тут, в Англии?

— Не-а… Ой, Ань, извини… У меня депрессия, Ань… А у тебя голос такой энергичный, звонкий какой-то… Я же говорю — английский… Я вообще так, на всякий случай позвонила. Вдруг ты подойдешь…

— Валентина, — сказала я, вспомнив, как Ричард говорил о друзьях и устыдившись, — милая! Как я рада. Ну, говори, что у тебя. Давай.

— Доллинька бабушкина умерла. Сегодня на Бугре похоронила. Она тосковала очень. Старенькая, вот и сердце не выдержало…

Валентина говорила, а я видела наш Бугор — высокий берег Москва-реки у Бородинского моста. Сейчас он занесен белым тополиным пухом, и метет, словно зимой, поземка, заметает свежую собачью могилку. За рекой садится багровое круглое солнце — чем ближе к земле, тем больше диск в розовом жарко-туманном мареве.

Да, Бугор… Здесь началась наша жизнь. По Бугру родители катали нас в колясках. С него мы, школьницы, скатывались на санках. Здесь, над рекой, совершались наши первые, трепетные, еще не взрослые прогулки. Здесь, с собакой на поводке, встречаю я каждое утро. Под ногами, в серых гранитных берегах, течет Москва-река. Внизу, за рекой, текут машины. За спиной встает солнце. Лучи света, сплетенные в тонкую солнечную сеть, колеблются под мостом. Сюда прихожу я и на закате. Солнце плавно опускается куда-то за Дорогомилово, как купальщица в реку, и вот уже дрожат в черной воде фонари.

Так поднялась некогда над рекой, над Бугром моя жизнь. И чуть не половина утекла уже с водой под мостом. Где-то суждено ей закатиться?

— Валентина, не плачь. Приезжай. Я дней через пять вернусь в Стрэдхолл, а потом съездим вместе в Дэвон, это на юге.

— Ань, я теперь не приеду…

— Почему ж теперь-то не приедешь? Теперь и приезжай! Кошку свою отдай Дине Артемовне, пусть пока в библиотеке поживет. Там мышей полно, ты же сама видела. Помнишь, как мы их в банку ловили? Ставили под банку карандаш и клали сыр. Нет, ты помнишь, сколько мышат попадалось?

— Да… И толстые были….

— Оставь, оставь. Дина кормить ее будет вкусно, из буфета.

— Да нет, Ань, не могу я…

— Да почему?