Книга Николай II - Анри Труайя

К концу 1916 года число призванных под знамена перевалило за 13 миллионов, убитых – за два миллиона, изувеченных – за четыре с половиной. Не осталось ни одной русской семьи, не опаленной пламенем войны. Состав некоторых частей обновлялся до шести раз. Обеспокоенный этим кровопролитием, британский посол в России сэр Джордж Бьюкенен сетует: «Нам не следовало требовать от них таких подвигов!» За недостатком личного состава эффект кампаний упал до минимального. К тому же затрудненность сношений с заграницей, недостаток национального производства и дезорганизация железнодорожного транспорта спровоцировали индустриальный кризис. Ощущался дефицит сырья и боеприпасов. Солдаты-окопники голодали, кормя при этом насекомых; им не хватало патронов, пушкам – снарядов. В городах цены на съестные припасы росли как на дрожжах. На этой почве смерти и нищеты с новой силой развернулась революционная пропаганда. Стачки, о которых было позабыли в 1914 году, возобновились в 1915-м, а в 1916-м охватили миллион рабочих. В непосредственном окружении Николая множилось число тех, кто, предчувствуя грозу, убеждали Его Величество пойти навстречу пожеланиям страны – прислушаться к умеренным кругам Думы, отстраниться от оккультных влияний за своей спиной и – наконец-то – отстранить от себя Распутина. Какое там! Внимательный супруг, Николай скорее предпочтет оставить страну без надежды, чем станет перечить жене. В своем послании к царю Вел. кн. Николай Михайлович потребовал от государя признания того, чтобы министры несли ответственность перед законодательными собраниями, и пытался раскрыть ему глаза на вмешательства «человека Божьего» в публичные дела: «Если уж не в твоей власти отстраниться от твоей горячо любимой супруги, вводимой в заблуждение оказываемыми на нее влияниями, ты должен по крайней мере беречься от систематических вмешательств со стороны ее посредника». (Перевод с франц. – С.Л.)

Подобные предостережения не только не могли наставить царя на путь истинный, но, напротив, восстанавливали его против тех, кто дерзал нарушать его отдых. Самые близкие друзья и советчики целыми группами, одна за одной, отправлялись в отставку за то, что осмелились усомниться в святости Распутина. Вскоре вокруг царя остались только услужливые и апатичные персонажи, готовые смиренно пресмыкаться перед венценосцем. Одурманенный супружеской любовью, неспособный возразить авторитарной своенравной женщине, он не знал, как и поступать, и время от времени прибегал к пассивному сопротивлению. Не принимая лично никаких решений, он, по всей видимости, полагался на Бога.

Безмятежность государя была такой, что, невзирая на тяжелый ход событий, он находил удовольствие в игре в снежки, просмотре кинофильма или в чтении. 31 марта он писал своей жене: «В дороге я читал с утра до вечера… Сегодня прелестный рассказ о маленьком голубом мальчике. Мне он нравится, Дмитрию (Вел. кн. Дмитрию Павловичу) тоже. Несколько раз пришлось мне прибегнуть к носовому платку. Я люблю перечитывать отдельные места, хотя я их знаю чуть ли не наизусть – я их нахожу такими правдивыми и красивыми!»

Вот так-то – идет война, армия обречена на уничтожение, а главнокомандующий орошает слезами носовой платок при чтении «Маленького голубого мальчика»! В этой наивной заметке – весь, как он есть, Николай Второй Романов. Что бы ни происходило, он следовал своею тихой тропою, окрашенной маленькими радостями жизни.

Вот, например, телеграмма из Ставки от 4 апреля: «Прекрасная погода, немного прохладно… Занимаюсь маленькой головоломкой, так как много читал. Обнимаю, целую. Ники». Благодаря теплой погоде государь часто совершал прогулки на авто; как-то решили поискать новых дорог. Да вот беда: карты оказались старые, 18-летней давности, а за это время были проложены новые дороги, возникли новые поселки, кое-где исчезли леса… В общем, старые карты безбожно врали.

А вот у немцев карты были parfaitement a jour, и благодаря этому враги никогда не ошибались в своих тактических маневрах. Впрочем, Николаю было не до удивления, что враг лучше его знает топографию страны, где он – пока еще – хозяин. Средство выигрыша сражений не штабные карты, а образа Божьи. Всевышний – за спиной у Руси. Так утверждает Церковь Православная. Уж она-то не может быть неправой. Недаром же царица советовала своему благоверному – опять-таки с подачи Распутина – в качестве главной меры борьбы следующее:… Он [Распутин] тебя настоятельно просит приказать, чтобы в один определенный день по всей стране был устроен всеросс[ийский] крестный ход с молением о даровании победы. Бог скорее услышит, если все обратятся к Нему… Пошли свое приказание по телеграфу… Когда эти кр[естные] ходы будут устроены, я уверена, Он услышит молитвы твоего верного народа. (12 июня 1915 г.)

Между тем и в Петрограде, и в Москве циркулировали слухи о прогерманских симпатиях императрицы. В госпитале при дворце, куда она по-прежнему захаживала в часы досуга, которые оставляли ей занятия «регентши», прежняя благодарность раненых сменилась холодностью, недоброжелательством под маской учтивости. Ей улыбались по команде, а за спиной называли немкой. Сознавая такую потерю популярности, она переживала ее молча, как новое испытание, ниспосланное Богом.

На самом же деле Александра Федоровна хоть и была немкой по рождению, а все же питала яростную враждебность к стране происхождения, не говоря уже о воплощении ее – кайзере. Внучка королевы Виктории, она выказывала себя британкой по образованию и русской по сердцу. Она была столь отчаянная патриотка, что не желала иного исхода войны, как полного уничтожения Пруссии. Что из того, что она так и не выучилась как следует по-русски, что свои письма пишет по-английски и что совершенно не знает народ, над которым царствует, – она чувствует себя славянкой и православной до мозга костей! Ну как же можно утверждать, что она находится в центре «прогерманской партии» при дворе! Абсурд! Она хочет только одного: передать престол сыну в неприкосновенности. В этом вся логика, что она требует от императора выбирать министрами людей не то чтобы со способностями, а «с кулаками», на которых можно рассчитывать, чтобы сохранить приобретения монархии. Кстати, негоже подозревать в измене и других царедворцев с германскими фамилиями – пусть у них фамилии Фредерикс, Корф, Штакельберг, Грюнвальд или Бенкендорф, они – русские уже в котором колене! Не то с Распутиным… Общественное мнение обвиняет его ныне в том, что он – пораженец, содержащийся на германские деньги… Ну и, конечно, скандалы, которые он провоцирует, тень, которую он бросает на царскую семью, вносят свой вклад в дезорганизацию России перед лицом врага, который спит и видит, как бы с ней покончить. Но при всем своем сочувствии к страданиям мужиков, одетых в солдатские шинели, он воздерживается от того, чтобы дать Николаю совет заключить сепаратный мир. Если он просит информировать его о будущих военных операциях, то это вовсе не затем, чтобы передать эти данные в германский Генеральный штаб, но затем, чтобы дать свой вдохновенный совет, какой стратегии лучше следовать. И он искренне считает себя просветленным Богом. А экстатичная императрица купается в отблесках этого небесного света. Что же касается Николая, то он все решительнее настроен ничего не решать. Россия становится самодержавной монархией без самодержца. Испуганные этим головокружительным соскальзыванием в хаос, монархисты осуждают венценосца заодно с социалистами. Дворянское собрание заявило торжественный протест против «темных сил, стоящих за троном», а 19 ноября 1916 года убежденный защитник государя В.И. Пуришкевич произнес в Думе страстную речь: «В былые годы, в былые столетия Гришка Отрепьев колебал основы русской державы. Гришка Отрепьев воскрес в Гришке Распутине, но этот Гришка, живущий при других условиях, опаснее Гришки Отрепьева». С именем «проклятого старца» он связал еще имена Протопопова, князя Андронникова[241] и еще нескольких интриганов, протежиру-емых императрицей. Он убеждал министров отвлечься от своих карьерных забот во имя исполнения патриотического долга и в заключение призывал их отправиться в Ставку, пасть к ногам царя и умолить его избавить Россию от Распутина: «Ночи последние спать не могу, даю вам честное слово, лежу с открытыми глазами, и мне представляется целый ряд телеграмм, сведений, записок то одному, то другому министру…»