Книга Мифы кельтских народов - Надежда Широкова

На третий день утром встали они и снова сошлись у боевого брода, и заметил Кухулин, что мрачен Фердиад. Кухулин сказал ему:

О Фердиад! Каков ты здесь предо мною,Поистине ты обречен на смерть.О, зачем ты вышел, побуждаемый женщиной,На поединок с названым братом?

Ему отвечал Фердиад:

О Кухулин, питомец мудрости,Цвет геройства,Каждый из живущих должен уйтиПод землю, на свое последнее ложе.

Фердиад объясняет Кухулину, что не может выйти из поединка, не запятнав своей чести. Кухулин обращается к Фердиаду:

Ты сам лишь виновен в том, что свершится,О сын Дамана, сына Даре!Не должен был идти ты, по воле женщины,Рубиться мечами с названым братом!

Фердиад ему возражает:

Если б мы разошлись без боя,Как названые братья, о Пес мой милый,Плохо было б с моей честью и словом,Данным мной Айлилю и Медб из Круахана!

Кухулин с горечью замечает:

Никогда еще не вкушали пищуИ не рождались на этом светеКороль и королева, ради которыхЯ бы замыслил на тебя зло.

Фердиад его успокаивает:

О Кухулин, славный подвигами,Это не ты, а Медб нас предала,Тебе достанется победа и слава,Наша вина тебя не запятнает.

В третий день они рубились тяжелыми, жестоко разящими мечами. Страшные раны нанесли герои друг другу. Когда настал вечер, они прекратили бой и перекинули свое оружие в руки возниц. Расставались они омраченные, озабоченные, опечаленные. Их кони провели эту ночь в разных загонах, и возницы их не сошлись у одного костра.

В последний день сражения герои начали так называемую «игру в брод»: Кухулин прыгал со своего края брода прямо на Фердиада, чтобы срубить ему голову над бортом щита. Фердиад стряхивал его со щита, и Кухулин отлетал от него на свою сторону брода. И так повторялось несколько раз. Этот прием не приносил успеха Кухулину, потому что Фердиад превосходил его ростом и силой. Но тут произошло с Кухулином чудесное искажение: «... весь он вздулся и расширился, как раздутый пузырь; он стал подобен страшному, грозному, многоцветному, чудесному луку, и рост храброго бойца стал велик, как у фоморов, далеко превосходя рост Фердиада».

Тогда герои перешли к ближнему бою: «Так тесно сошлись бойцы в схватке, что вверху были их головы, внизу ноги, в середине же, за бортами и над шишками щитов, руки. Так тесно сошлись они в схватке, что щиты их лопнули и треснули от бортов к середине. Так тесно сошлись они в схватке, что копья их согнулись, искривились и выщербились. Так тесно сошлись они, что демоны и оборотни, духи земли и воздуха испустили клич с их щитов, рукоятей мечей и наконечников копий. Так тесно сошлись они, что вытеснили реку из ее ложа и русла, а там, где был брод, смогли бы устроить постель королю с королевой, ибо здесь не было больше ни капли воды, не считая той, что, давя и топча, выжимали бойцы из земли». Конец страшного боя наступил тогда, когда Кухулин попросил своего возничего подать ему «рогатое копье» (га булга). Это копье оставляло одну рану, но скрывало тридцать зазубрин, и нельзя было его выдернуть, не обрезав мяса кругом. Метнул это страшное копье Кухулин, оно пробило крепкие доспехи Фердиада и поразило героя насмерть.

Одним прыжком перепрыгнув через брод, Кухулин оказался у тела мертвого Фердиада. Он перенес его вместе с оружием на северную сторону, чтобы не оставлять на южной, среди противников. Когда Кухулин опустил его на землю и посмотрел в лицо мертвому Фердиаду, свет померк в его глазах, слабость напала на него, и он лишился чувств. Очнувшись, Кухулин начинает свой прекрасный плач по Фердиаду:

Из-за предательства, о Фердиад,Гибель твоя мне горше стократ!Ты умер. Я жив. Наш жребий таков,Не встретимся мы во веки веков!Когда мы жили в восточном краю,У Скатах, учась побеждать в бою,Казалось, что будем друзьями всегда,Вплоть до дня Страшного суда!Мил мне был облик прекрасный твой:Нежных ланит цвет огневой,Синяя ясность твоих очей,Благородство осанки, мудрость речей!Не ходил в бой, не получал ран,Гневом битвенным не был пьян,Рамена не прикрывал щитом из кож, —Кто на сына Дамана был бы похож.Как пал Айфе единственный сын —С той поры боец ни одинНи красотой, ни силой, ни ловкостью боевойНе мог напомнить мне облик твой.

Горька кровавая круговерть,Где повстречал сын Дамана смерть.Увы! Кровавую чашу другПринял из моих собственных рук.Если бы эллином был я! Вмиг,Услышав брата предсмертный крик,С жизнью своей расстался б и я!Мы вместе прервали б нить бытия!Настал поистине скорбный час!Воспитала Скатах обоих нас.Из ран моих сочится кровь,А ты не взойдешь на колесницу вновь!Настал поистине скорбный час,Воспитала Скатах обоих нас.Кровь сочится из ран моих,А тебя нет и не будет в живых!Настал поистине скорбный час.Вместе Скатах воспитала нас.Ты погиб, а я уцелел!Беспощадность битвы — мужей удел!

Таким образом, судьба Кухулина, как и любого эпического героя, трагична. В отличие от божественных персонажей, способных обмануть судьбу, герой должен постоянно делать выбор между чувством и долгом и твердо следовать избранному пути, хотя он и знает, куда этот путь его приведет. Может быть, наиболее ярко и драматично рассказывает об этом трагическом выборе героя короткая повесть о Кондле, единственном сыне Кухулина, которого родила ему великанша Айфе.

Выполняя данное Кухулину обещание, Айфе отправила сына в Ирландию. Улады же приняли Кондлу за иноземного захватчика и напали на него. Кондла защищался с поразительным мужеством и искусством. Естественно, что Кухулин, обязанный защищать родную землю, вышел навстречу отважному юноше и потребовал, чтобы тот назвал свое имя. Кондла, однако, не мог сделать это: на нем лежал зарок, когда-то наложенный самим Кухулином, — никому не называть своего имени и никогда не отказываться от поединка. Постепенно Кухулин догадывается об истине, но поединка уже нельзя избежать, и ему остается только сказать: «Даже если это мой сын, я обязан убить его ради чести всех уладов». Победив незнакомого юношу, он берет на руки его бездыханное тело, кладет перед Конхобаром и уладскими воинами и восклицает: «Вот вам, улады, мой сын!»