Книга С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина

— Так вы работали Сенкевичем? — восторженно спросила я.

— Как бы не так, — вздохнул мой герой и рассмеялся.

Судно было построено по старинной технологии.

Женя назвал его «кача» — прозвище это было или тип, судить не берусь, но буду называть его так же. На каче вся команда была с учеными степенями. Когда Женю брали на работу, капитан пожаловался: весь состав в сборе, врач наконец есть, только кока пока не нашли. Женя тут же сказал, что он согласен выполнять на судне и поварские обязанности. Капитан с некоторым сомнением спросил:

— А ты умеешь готовить?

Женя вспомнил, как легко и непринужденно делала это Оленька. Подумаешь, велика мудрость! Он уверенно сказал — да.

Кача похожа на половинку грецкого ореха, ходит под парусом, на волнах хорошо качается. Неприятность поджидала моего героя на третий день. Выяснилось, что он подвержен морской болезни. Бог мой, это было ужасно! Путешествие было мукой. Что-то как-то он готовил, делал это плохо, а чаще просто не мог стоять у плиты. По счастью, в качку люди не больно-то едят, но «был один гад, у которого всегда был хороший аппетит». Выслушивая подробности этих кулинарных страстей, я смеялась до слез, сказала: «Хорошо хоть не били». Женя обиделся: «Бить не били, но однажды вообще за борт хотели выкинуть».

Казалось, что любовь к морю была истинным Жениным призванием, неспетой песней. Мы долго муссировали эту тему, как вдруг он сказал:

— Вообще-то я больше всего в жизни люблю хоккей. Я много играл. Однажды уже после сорока лет вышел на лед. Мне чуть зубы клюшкой не выбили. Схватился за рот — надо же, целы!.. Оказывается, только губу до кости разбили. Хорошо… А звон стоял такой, что эхо отозвалось в крытом стадионе.

Если любишь хоккей, значит, любишь коньки. Было время, когда катки были в каждом дворе. А потом они как-то все разом исчезли. Женя решил сделать каток в собственном дворе, сам, не ища ни от кого помощи. Надо же сыну где-то кататься! Вначале, конечно, он призывал народ заняться спортом, с бумагой по дому ходил, собирал подписи, про Америку рассказывал. Там-де задумали люди в поселке сделать что-нибудь для себя полезное, собрались миром и договорились. Деньги собрали. А мы все помощи ждем от государства, а сам ты вроде и ни при чем. Не уговорил. Народ отказался подписывать Женину бумагу: «Какой еще каток? Ты что, мужик, делать тебе нечего?»

Но Женя не умел отступать от задуманного. Выбранное под каток место он согласовал с домоуправлением, которому тоже на все было наплевать. Вышеозначенную территорию он залил водой, купил на собственные деньги, не знаю, как точно называется, «шлифовальный станок для льда», еще уборочную машину для снега. Дело пошло. На льду появились первые юные спортсмены.

Но каток все время заносило снегом. Старухи, уже приводившие на лед внуков, стали делать Жене выговоры — вечно каток не чищен, безобразие! Доброхот тут же решил, что необходимо сделать ограждение. Ограждение опять купил на собственные деньги, сам и поставил. Тут же появился какой-то хлюст с вопросами: «Чей каток? Почему он здесь? Давайте мы деньги будем брать за вход». Пожалуйста, он готов участвовать. Деньги пополам. Женя хлюста прогнал, до самой весны сам ухаживал за общественным катком. Семья сидела без денег. Оленька не выдержала, возроптала. На следующий год он каток уже не делал, за что его и ругал в доме каждый, кому не лень, а наиболее активные не поленились написать в домоуправление гневное письмо, мол, плохо работают и не заботятся о подрастающем поколении.

Подобных подвигов у Жени было много, но больше всего меня потрясло его личное участие в возрождении русской деревни. Поэтому я расскажу об этом поподробнее. Свой первый деревенский дом они с Оленькой купили давно, еще колхозы были. Колхозы были, но уже пришли горбачевские времена и возникло забытое слово «кооперация». В эту оттепель некая Соколова Н.И. (фамилию узнали из объявления в газете) — горожанка, инженер на пенсии — купила в двадцати километрах от небольшого районного центра дом в деревне. Женщина она была трудолюбивая, развела хозяйство: корова, коза, кур немерено и работы невпроворот. Делала она творог, сметану и все это переправляла с поездом в Москву, а там уж дочка продавала продукты на рынке. Кстати, именно Соколова завезла в деревню клубнику. Местное население явно не знало этой диковинной ягоды. Спросили: «Что это?» Она ответила: «Сорт изабелла». После этого все стали разводить на своих огородах клубнику, но ягоду по сию пору зовут «изабеллой» независимо от сорта.

Деревенское хозяйство помогло пережить трудные времена, но бедная пенсионерка совершенно с ног сбилась. Представьте только, как она добиралась до поезда (проводница тоже была в доле): пешком десять километров, потом автобусом, потом вокзал, а поезд стоит всего ничего, и это в любую погоду… Словом, постарев и устав до одури, Соколова Н.И. дала объявление в газете о продаже дома, а мои герои это объявление прочли.

Деревня — это же мечта. И название хорошее — Нижние Ручьи. Оленька подробно рассказала, как они ехали покупать дом, повторив подвиг Н.И. Соколовой — метро, поезд, автобус, потом пешком, никакой личной машины тогда не было. Пейзажи один другого краше. Дорога то лесом, то полем… Устали, как собаки. Вышли на взгорочек и сели отдохнуть, а оттуда вид на Нижние Ручьи: речка в ивах, вдоль нее деревня в один рядок. Дома аккуратные, трубы целые, палисады с золотым шаром. Живая была деревня! В закатном солнце она была чудесной. Так покупка и состоялась.

Деревня приняла новых жильцов с распростертыми объятиями. Еще бы — свой нарколог под рукой. Бабы теперь жили в надежде, что рано или поздно, но Евгений Дмитриевич их охламонов, бездельников, пьяниц непотребных — мужей и сыновей — все-таки вылечит. Деньги не предлагали, но продукты носили регулярно. Оля за все чуть не силой расплачивалась, потому что мужики понимали наличие нарколога в деревне по-своему. Глубокая ночь на дворе, а в окно стучат. Вначале робко, пальцем, потом уже кулаком:

— Евгений, Димыч… Помоги, ты сам врач, должен понимать. Мочи нет как плохо…

Это значит — дай опохмелиться, а то помру. А Женя дома никогда спиртного не держал. Трудно было лечить деревенский люд. Никто себя больным не считал, а самогоноварение было поставлено в Нижних Ручьях на должную высоту.

Но возня с пьяницами — полбеды. Уже в первое лето их деревенской жизни они стали замечать, как один за другим пустеют дома. Кто в деревне сейчас живет? Старухи и горожане, в основном москвичи. Последние покупают дома, устраивают в них все на свой лад, в огороде разводят цветники, из палисадов делают газоны. Иные живут не только летом, но и зимой. Сдадут московскую квартиру и горя не знают. В деревне жизнь дешевая. Но скучно. Общения нет. В деревне Нижние Ручьи москвичами и по сию пору были только наши герои.

Каждый уезжал из деревни по своей причине. Окна досками забивали, на дверь замок, и поминай как звали. Бесхозные дома начинали гнить, рушиться, огороды зарастали бурьяном — грустная картина. Деревню планомерно разрушали без малого сто лет. Начал Ленин с продразверсткой, продолжил Сталин с колхозами, потом война повыкосила мужиков, а докончил дело разрухи Хрущев. Все по сей день блеют — оттепель, оттепель, а Евгений Дмитриевич с Хрущевым имел свой особый счет. Даже на Сталина он не был так зол, как на мнимого разоблачителя культа личности. Как же — борец за правду, слова про него плохого не скажи, но окончательно разоренная деревня знала, и церковь знала, что именно Никита Сергеевич собственноручно вбил, как говорится, последний гвоздь в крышку их гроба.