Книга Я видела детство и юность XX века - Ирина Эренбург

11 мая.

День Победы, малой и большой. 8 мая мы нетерпеливо ждали. Европа праздновала, у нас — ничего. Подписано в Реймсе, но мы ждали, чтобы это было подписано в Берлине. И вот, наконец, в 2 часа десять минут радио объявило. На улицах всю ночь были песни и крики. Днем выступил пьяный Сталин. Фейерверк и пр. Видела много плачущих женщин. Я себя хорошо вела, но во вторую половину дня не выдержала: наконец до меня дошло. Сама того не зная, я надеялась. Он не вернется. Все кончено. Я сойду с ума. Попробую довести до своего сознания все, что произошло. Нет, не в силах.

Что было 9-го мая? Мы с Фаней и Угольком вышли на улицу. Я увидела, что Илью качают, я испугалась, что его уронят. У него было испуганное лицо. Меня кто-то целовал, обнимал, Фаню тоже. Какие-то незнакомые люди. Текло море, океан людей, многие плакали, все что-то кричали. Мы с Фаней пошли к Ольге и Теме, они живут рядом. Ольга строго сказала: «Вытирайте ноги!» Не такого приема мы ожидали, и мы ушли. Фаня то плакала, то улыбалась, я тоже. Мы попробовали пройти на Красную площадь, но густая толпа нам не дала. Мы тоже поздравляли, тоже целовали кого-то и тоже кричали: «Конец войны! Мир!» Залитые слезами, мы с Фаней вернулись домой. Илья уже пришел, а Люба смотрела на толпу с балкона. Вечером, к ужину, пришли Савы, Лидины, Таировы и еще много народу. Пили за Победу. Илья молча улыбался. В толпе почти не было пьяных. Такое торжество, а Боря его не увидел.

14 мая.

Итак, мир. Люди еще не привыкли, все идет по-старому. В Англии сократили рацион. Идет борьба с Польшей. Там не признают нашего ареста 16 поляков, плюс австрийское правительство, плюс Триест, который Сталин хочет, чтобы был у Тито[227].

Сводка: прием пленных.

18 мая.

А мне уже все равно, май это или август. Идет дождь, и я довольна. В Европе Геринг обедал с англичанами и американцами, в газетах меню Геринга[228]. В некоторых местах англичане и американцы получили приказ отдавать честь немцам. Радио «Би-Би-Си» сообщает об этом с возмущением. В Бельгии все бурно, король Леопольд предпочел не возвращаться к себе на родину. Франция заняла какие-то куски Италии, «где говорят по-французски». Тито сидит в Триесте, а союзники пробуют его выжить. У нас польский вопрос и т. д., в общем — «драчка».

У Ильи то холодно, то жарко.

Ина вышла из больницы. Приехал Альтман, грустный. «Что теперь делать?» Этот вопрос возникает у многих. Возврата к старому нет. Люди стали другими.

Все, кто едет на Запад, навозят уйму барахла. Век крови, смешанной с барахлом. Альтман не привез ничего. Редкостно нравственный человек. Я ходила продавать костюм и туфли Бори, давали очень мало. Вернулась оплеванная. Надя флиртует, Ина толстеет. Может быть, ошибка? Ольга украла у продавца 27 рублей и рада. А ведь член партии!

19 мая.

Слушаю Париж. Рассказывают о гибели партизан и тут же о жизни Гитлера — со слов стенографиста, фюрер любил орехи и шоколад.

Люба и Илья ушли в Дом кино, там вечер Победы… У меня был Вайсберг, хочет заработать, написав о Боре. Взял у меня книги, фотографии и стал ухаживать.

Мечтаем с Фаней о переезде, о жизни вдвоем. В Лаврухе будет легче работать.

Мама купила домик в Истре за 10 тысяч, которые я получила за Борю. Илье телеграмма из Владивостока: будто Боря в лагере. Оказалось очередная утка, но сколько волнения!

Радио всего мира отвратительно!

Я должна ехать от ВОКСа в Киев или Таллинн.

Гостил Гриша, очень похож на Любу. Я устала от «семейной» жизни.

Мир занят тем, чтобы мы не получили атомной бомбы. По Лондону проехал первый автомобиль на атомной энергии.

Я позорно халтурю для радио, самой тошно, но нужны деньги и в большом количестве.

К Фане приехал человек от брата, брат едет в Палестину.

Сегодня генеральная «Золушка» с Улановой. Я иду. Зачем? Написала для радио об Аре. Удивительно бескорыстный человек. Моя встреча с ней под Гжатском, на переднем крае. Ее работа в госпитале. Гибель сына. С фронта вернулась с приемной дочкой — четырнадцатилетней полькой, капризной и кокетливой, которой она достает туалеты.

У Любы припадок, я не могу больше сочувствовать.

Был у нас Шапиро, типичные американские рассуждения «мы» и «вы». Пырьев привез грузовик барахла, подъехал ночью — стыдно.

Сегодня 72 года со дня рождения Барбюса[229], как сообщил сейчас Париж, о нем выступает Дюкло[230].

В мире беспокойно, говорят, что 1918 год не повторится, боятся, что повторится, и я боюсь.

Идет пленум Союза писателей, скучный и благопристойный. Говорят, что грусть неуместна. Тихонов пишет «облако грусти, закрывающее нам будущее».

Я бы очень хотела знать, живы ли в Париже мои друзья: Ив, Серж, Макс; о Жаке я знаю, что он погиб.

Меня утешает Фаня, я ее по-настоящему полюбила, хотя путь к любви был трудным, а это и понятно — ведь она почти сложившийся человек. Хорошая девочка, гораздо лучше, чем я была в ее годы. Абсолютно нет лживости, порочности, что часто свойственно этому возрасту. Надеюсь, что мы с нею не расстанемся.

Будем ли мы воевать с Японией — вот вопрос, который волнует всех, у кого родные в армии. Мир не чувствуется, так как нет демобилизации.

Вчера выступал Молотов. Сталина не было на Красной площади. Молотов говорил об атомной энергии. 20-го будет процесс в Нюрнберге. Все едут туда. Илья в Югославии, Румынии, Венгрии. Восторженно писал о Румынии и Болгарии.

Я была от ВОКСа в Воронеже. Написала для ВОКСа несколько очерков, которые похвалили.

24 ноября.

В Нюрнберге процесс. Илья, видно, там.

Пулей в дом влетела похоронка, И навзрыд заплакала вдова.

Но она по-прежнему в сомненье, Верит в то, что муж ее живой. Если б вышел он из окруженья, Не осталась бы она вдовой.

Битвами издерганный, уставший, Где ты? Без тебя проходят дни. Для родных не без вести пропавший, А живой, пока живут они[231].

Анкета, заполненная Ириной Эренбург в 1995 г. по просьбе одного из немецких журналов

— Что является для Вас самым большим несчастьем?