Книга "Посмотрим, кто кого переупрямит...". Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах - Павел Нерлер

Нашла в ящике, приехав из Ленинграда, вашу записочку. Приходите в любой вечер, но позвоните на всякий случай моему брату: Б 9-46-90…

Может, сговоримся на воскресенье? Народу у меня сейчас поменьше, и все думают, что я в Ленинграде. В субботу я, вероятно, уйду. Н. М.

Тайну, что я вернулась, храню про себя.

“Но я за вами буду следовать всю жизнь…”

Письма А. А. Морозова Н. Я. Мандельштам (1962–1964)

(Публикация и предисловие Ю. Морозовой.

Подготовка текста и примечания С. Василенко при участии Г. Суперфина и П. Нерлера)

Мы жили в небольшом сквозном переулке, Мерзляковском. Он соединял Арбат с Никитскими воротами. Моя сестра занималась в студии университетского театра на Большой Никитской (тогда улица Герцена). Это совсем рядом с нами. И часто студийцы приходили к нам репетировать. Так однажды в нашем доме появился Саша Морозов. Год назад он окончил университет (учился на русском и на классическом отделении одновременно), но отказался ехать в Свердловск преподавать латинский язык. И ходил неприкаянный, за ним шла слава актера, сыгравшего Федю Протасова. На четвертом курсе он собрал труппу актеров, поставил “Живой труп”, но спектакль играли только один раз.

Саша быстро ссорился с людьми. Так случилось и с постановкой “Живого трупа”. Два года спустя к нам зашел его приятель, Чаплин. Он писал сценарий вместе с Тендряковым и рассказывает:

“Захожу к Тендрякову, его нет дома, а его жена, большая театралка, говорит мне: «Сейчас совсем нет хороших спектаклей. Правда, в прошлом году я видела в университете “Живой труп”. Это был лучший Федя Протасов! К сожалению, я не запомнила его фамилии, но это было незабываемо!» – «Это мой школьный приятель, Саша Морозов»”.

И к нам домой Саша пришел со студийцами, как мэтр. Все ушли, а Саша остался. Высокий, светловолосый, трепетный, смущающийся, он сказал, что почитает нам Мандельштама, “Греческий цикл”. Это был 1957 год. Пора, когда появились в списках стихи Мандельштама. Саша читал, комментировал, восхищался. Это было удивительное чтение, голос, интонации, комментарии, открывался новый смысл, новое прочтение. Всё завораживало. С тех пор мы часто стали видеться с Сашей, и с утра до вечера был Мандельштам.

Однажды Саша говорит: “А сейчас я тебе прочитаю свои стихи”, и читает: “От легкой жизни мы сошли с ума. С утра вино, а вечером похмелье…” Я замолчала в изумлении, а на следующий день в Ленинской библиотеке я выписала сборник Мандельштама 1928 года. Открываю, и первое стихотворение – “От легкой жизни…”.

Вечером, при встрече, рассказываю. Саша покраснел, засмущался, стал меня обнимать, целовать, теребить ладонями щеки: “Ты знаешь, мне так оно понравилось, как будто я сам написал!” И это был Саша. Его проникновение в стих было поразительным.

В 1957 году, после окончания института, я уехала на год в Оренбургскую область, в деревню Зубаревка, преподавать русский язык и литературу. Весь год я получала от Саши письма. Это был тяжелый год, травля Б. Л. Пастернака. Саша тогда работал в шахматной редакции на Гоголевском бульваре, а потом переводил с латыни “О красках”[531]. А когда получил деньги за перевод, сказал мне: “Я очень хочу купить мотороллер”. И мы пошли выбирать. На работу устроиться было сложно, и мы ходили устраиваться вместе. И нашли. Саша стал развозить булочки на мотороллере, в фургончике, а я сидела с булочками внутри. Позднее Саша сделал еще один перевод, и ему захотелось мотоцикл. Он купил “Яву”. На похороны Б. Пастернака мы приехали на “Яве”.

Потом Саша работал в отделе рукописей Ленинки. Моя подруга, Ольга Попова, тогда молодой специалист по миниатюре, порекомендовала взять в отдел странного Сашу Морозова, который знает греческий, латынь. Он должен был расшифровывать, переводить с греческого, латыни, немецкого, французского то, что написано на полях. В отделе рукописей Саша нашел письма молодого Мандельштама Вячеславу Иванову. Это была редкая находка.

Весной 1962 года была выставка из собрания Н. И. Харджиева в Музее Маяковского, в Гендриковом переулке (живопись, скульптура, графика 30-х годов). На втором этаже молодой человек водил экскурсию по музею. Саша говорит: “Спроси, как Маяковский относился к Осипу Эмильевичу”. Спрашиваю. “К сожалению, я не знаю, но на выставке скульптор, Сарра Лебедева, она-то знает”. Мы нашли красивую, седую Сарру Лебедеву и спрашиваем. А она нам: “Вы знаете, здесь Н. Я. Мандельштам”. Мы пошли искать Н. Я., но она, к сожалению, ушла. Мы возвращаемся, Сарра Лебедева дает нам телефон: “Скажите, что от меня”

Прошел месяц, прежде чем я решилась позвонить Н. Я. Подошла Н. Я. Рассказываю ей про выставку, Сарру Лебедеву, спрашиваю, можно ли к вам прийти?

– Приходите.

– Но я не одна.

– Это уже сложнее. А кто это?

– Это мой муж.

– Ну, это одно и то же.

Я в потрясении. Так всё неожиданно просто. Звоню Саше, мы идем в Лаврушинский переулок к Василисе Шкловской, где в то время жила Н. Я. Нас встречает Василиса Шкловская и ведет в маленькую комнату за кухней. Н. Я. сидит за столом и курит, положив нога на ногу. А на столе стоят орехи и щипцы. Я запомнила очень внимательный, немного ироничный и веселый взгляд серых глаз. Помню, она задавала много вопросов мне и Саше. Саша оживился, стал читать стихи О. М. Мы стали бывать у Н. Я. почти каждую неделю, всегда приходили вместе.

Она говорила: “При Юле очень хорошо корреспондировать”. Я почти всегда молчала, но бесконечно всех любила: Н. Я., О. Э., Сашу. Мне кажется, что спустя месяц после наших приходов она отдала часть архива Саше для работы. Позднее, когда она собиралась ехать в Псков, преподавать английский в пединституте, уговаривала нас поехать вместе. Она говорила: “Мы будем жить рядом, я буду готовить Юлю в аспирантуру, вы будете заниматься архивом”. Но Саша не решался, он был консерватор и боялся перемен. Саша задавал много вопросов. Однажды спрашивает: “Надежда Яковлевна, я похож на О. Э.? – Нет, Саша, Осип был веселый человек, а вы пессимист”. Саша тер щеки, улыбался, говорил, что О. Э. – это Пушкин.

Прошло много времени, у нас родилось двое детей, я несколько раз уходила от Саши, возвращалась, опять уходила. К Н. Я. я приезжала уже одна, несколько раз в год. Она меня часто спрашивала: “Юля, как вы могли выйти замуж за Сашу Морозова?” – “Я его любила…” Как-то раз, за два года до смерти, она сказала: “Юля, я хочу вам дать Сашины письма, которые он мне писал в 1963 году”. А однажды я сказала: “Надежда Яковлевна, нужно, чтобы к вам Саша пришел”, а она мне на это: “Нет, Юля, на Сашу Морозова нужны физические силы, а у меня их нет”.

Последний раз я видела Сашу на его день рождения 24 июня 2008 года. Сын Никита позвонил мне из Канады и сказал: “Зайди к папе, это очень важно”. В прошлом году он сказал: “Ко мне уже никто не приходит”, и добавил: “Берегите мое одиночество, только не оставляйте меня одного…” Я зашла к нему, там было много народу. Приехал его друг из Германии и собрал всех. Саша был счастлив. Он поднял бокал и сказал: “Я хочу выпить за людей, которые были для меня нравственным ориентиром: это моя мама, Надежда Яковлевна и Н. И. Харджиев”. Он говорил с горечью о ссоре Н. Я. и Харджиева: “Если бы я не поехал с Н. Я. к нему, Харджиев не впустил бы ее в дом”.