Книга Братья Старостины - Георгий Морозов

Лев Иванович прекрасно знал ситуацию изнутри. Ведь сам он, например, помогал Николаю Петровичу в рамках «огоньковской» серии. Принимали участие в судьбе книг старшего из братьев такие профессионалы, как Борис Левин или Александр Вайнштейн. Но эта помощь была скорее организационного, чем редакторского плана, мысли и выражения «причесывать» не требовалось. И Лев Иванович не скрывал: «Я имел несколько обстоятельных рабочих встреч со Старостиным, когда предстояло или написать что-либо о нем, либо помочь ему, вечно закрученному, записать воспоминания и мысли. И каждый раз я испытывал неловкость: я был уверен, что все, им наговоренное, он мог бы прекрасно и без моего участия изложить, да еще сохранив драгоценную русскую речь начала века, ныне почти утраченную, которой он владеет сызмала».

Коллега Филатова по журналистскому цеху Валерий Винокуров вспоминал такой эпизод. В еженедельнике «Футболхоккей» был напечатан его очерк о Николае Гуляеве — партнере Старостиных по довоенному «Спартаку», а впоследствии — если исходить из титулов — успешном тренере. А при встрече с Николаем Петровичем первым делом услышал от него:

— Вот уж никогда не думал, что у Кольки Гуляева есть талант.

На самом деле это была всего лишь шутливая реакция на заголовок «Талант преданности делу». И Старостин тут же пояснил:

— Есть у меня такая слабость: ради красного словца не пожалею родного отца. Но больше, обещаю, грех на душу не возьму. А очерк-то ваш мне очень понравился. Взахлеб прочитал…

Цену этому самому «красному словцу» знали многие. По словам Евгения Ловчева, его партнер Сергей Ольшанский пришел в «Спартак» нападающим, но конкуренция в этой линии была высока, а вот центральных защитников не хватало. И Николай Петрович процитировал фразу из кинофильма: «Будем воспитывать бабу-ягу в своем коллективе». После чего к Ольшанскому, которого действительно перевели в оборону, прочно приклеилось прозвище Бабуля…

Или вот сценка, описанная Анатолием Круглаковским. Однажды во время матча вместе со Старостиным они сидели на трибуне стадиона ЦСКА в окружении офицеров, которые рассуждали о грядущем призыве — в том числе и футболистов из других клубов. Круглаковский не выдержал и вмешался в их разговор — мол, чего уж только футболистов, давайте всех подряд…

Один из офицеров охотно принял тон:

— Вот с Николая Петровича и начнем!

А спартаковский патриарх, которого за глаза называли Чапаем, ответил, не отрывая взгляда от поля:

— Хорошо, завтра надену буденовку.

Между тем переиздание книг «Футбол сквозь годы» и «Звезды большого футбола» в одном томе могло и не состояться. И не цензура тому причиной — в эпоху гласности и перестройки она все меньше давала о себе знать. Проблемы были чисто экономического характера — тотальный дефицит, охвативший страну на стыке десятилетий. Сам Николай Петрович рассказывал нам, что бумагу удалось достать лишь благодаря родственным связям с Михаилом Бусыгиным — бывшим министром лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР. Другие каналы уже не срабатывали.

Особо следует сказать о литературном даре третьего из братьев, Андрея. Свои впечатления от его опубликованных воспоминаний Александр Нилин суммировал так: «Они местами поживее, чем у некоторых писателей — современников Андрея Петровича. Старостин… вообще был человеком читающим. Я видел его домашнюю библиотеку — и, судя по разбухшим страницам под переплетами, все книги — читаные». Но Андрей Петрович и сам состоял в Союзе писателей, так что даже делать предположения о каких-то «литературных неграх» неуместно.

Аналогичные впечатления остались и у Евгения Богатырева:

«Бывал я дома у Андрея Петровича: с 1974 по 1980 год работал в „Неделе“, мы заказывали Старостину большие материалы. Он готовил их сам, без помощи литзаписчиков. Что поразило — богатая библиотека, какую я не видел ни у кого из своих знакомых, даже у профессиональных литераторов уровня Даниила Гранина. К примеру, там была энциклопедия Брокгауза и Ефрона. Карандашные заметки на полях свидетельствовали о том, что книги — „не для мебели“».

Образность речи Андрея Петровича проявлялась не только на книжных страницах. Алексей Холчев рассказывал:

«Однажды я осмелился и обратился к нему с вопросом: „А каким был Михаил Булгаков?“ И услышал в ответ: „Он был человек застегнутый“».

Сценарист Яков Костюковский не поленился на протяжении многих лет заносить оригинальные фразы Андрея Петровича в записные книжки и просто на отдельные листки. Несколько опубликованных примеров показывают, насколько тонко знаменитый футболист чувствовал слово:

«Не „тотальный“, а „топтальный“ футбол».

Про игрока Василия Раца: «Учитывая мое цыганское окружение, я мысленно спел ему соответствующий романс с пожеланием: „Эх, Рац, еще Рац, еще много, много Рац…“ Аон, увы, Рац — обчелся…»

«Когда Константин Иванович Бесков отчисляет футболиста из „Спартака“ и тот переходит, например, в „Кубань“, это повышает средний интеллектуальный уровень обеих команд».

«Пусть на трибунах курят. Когда рот занят сигаретой, меньше вылетает из него мата».

«Настоящий футболист — это человек, который носит в кармане детство».

«Раньше надо было стать знаменитым футболистом, чтобы позволить себе устроить дебош в ресторане. А теперь достаточно устроить дебош в ресторане, чтобы стать знаменитым футболистом».

Тем не менее известно, что в работе над самой первой книгой Андрею Петровичу помогал его свояк, драматург Исидор Шток. Но в целом третий из братьев прекрасно справлялся с литературной работой сам. Вот свидетельство Владимира Артамонова, сотрудника издательства «Физкультура и спорт»:

«Андрей Петрович Старостин был частым гостем нашей редакции. Он часто писал предисловия к книгам, которые мы выпускали, или снабжал комментариями какие-то материалы, или рецензировал рукописи. Словом, был своим человеком в редакции и, может, в силу этого наше с ним общение было простое и естественное. А может быть, и потому, что он был истинным интеллигентом, воспитанным человеком. Он дружил с писателем Юрием Олешей, автором „Трехтолстяков“, да и сам писал очень здорово».

О том же свидетельствовал и Константин Ваншенкин:

«Я не только убедил написать его новую книгу, но и, предварительно условившись, привел Андрея в журнал „Москва“, где его сердечно приняли и заключили финансовый договор… Когда он принес в редакцию первый большой кусок, все там пришли в восторг, а опытнейшая сотрудница спросила меня по секрету:

— Кто ему пишет?..

Увы, порой пишут, и не только государственным деятелям, но и самим писателям. Правда, писать так, как Андрей Старостин, они не умеют».

Костюковский говорил Старостину: «По-моему, вы зря подвергли себя самоцензуре. Вы не позволили себе ни одного критического слова о Сталине, хотя невинно страдали от его режима. Да и саму ссылку в Норильск вы изящно называете „взрывная волна“, „норильские каникулы“… Вот вы при мне возмущались произволом Хрущева в деле Стрельцова, а в книге об этом ни слова: не только о Хрущеве, но и о самом сфабрикованном деле… Возмущались травлей талантливейшего спортивного журналиста Галинского — и опять ни слова». Андрей Петрович ответил: «Насчет этого, может быть, вы правы».