Книга Успеть изменить до рассвета - Анна и Сергей Литвиновы

Рассекречивание академиков и подачу документов на них в Нобелевский комитет Данилов в итоге пробил — но сколько потребовалось уговоров, сколько пришлось выслушать со стороны Хруща выкриков и истерик, сколько нервов и времени заняло, чтобы провести соответствующие решения Совмина и ЦК!

И так на каждом шагу.

Например, узнал Алексей, что хочет Первый секретарь в новое наступление на религию пойти — постановления ЦК готовятся, мощная антирелигиозная пропаганда, закрытие храмов, развенчание и отречение священнослужителей. Как же Данилову пришлось уговаривать, чтобы не трогал Хрущ, ради бога, больше Церковь! Ладно, бог с тобой, не открывай новых храмов, не популяризируй религию, раз ты такой атеист! Но новые‑то гонения на христианство затевать зачем?! На что предшественник его — в тридцатые церкви рушил, священников расстреливал, а как припекло в Великую Отечественную, пошел на попятную, сколько послаблений православным дал! Так оставьте все хотя бы на прежнем уровне, убеждал Данилов царька, не нужна эта пропаганда антирелигиозная! Зачем закрывать и рушить храмы, заставлять священников отрекаться от сана и от веры! Грех‑то какой!

«Обскурантист! — кричал в ответ на него Хрущ. — Поповец! Сектант!» А Алеша уговаривал: «Угомонитесь, Никита Сергеевич. Люди сами выберут, в кого им веровать, в Христа или в ракету». Вроде бы убедил, не стали антиклерикальные постановления принимать.

То же самое с должностью Председателя Совета министров. Как‑то говорит Хрущев, гордый: «Меня товарищи уговаривают должность предсовмина взять, для руководства страной удобней. Да и на международной арене больше уважения». И опять пришлось убеждать: «Эти ваши товарищи, что сейчас вам пятки лижут, готовы вас в любой момент предать. А с этой должностью вы совсем возгордитесь, критики никакой, самокритики не станет. Поэтому и народ вас, как до серьезного дела дойдет, защищать не станет». Попыхтел Первый секретарь, да и согласился в конце концов не взваливать на себя бремя Председателя Совета министров.

Или другая коллизия: считал Никита Сергеевич, что он лично и Советский Союз в целом должны быть, образно говоря, в каждой бочке затычкой. И что ему есть дело и до Сирии, и до Берлина, и до Египта, и до Пастернака, и до художников‑абстракционистов. На что Данилов резонно (на собственный взгляд) возражал:

— Вам что самое главное? Счастье и процветание советских людей. А также благополучие семьи и для этого — личная власть. Вот на этом и надо сосредоточиться, а не бросаться из стороны в сторону.

Хрущев в ответ орал:

— Вот! В восемьдесят пятом, как ты говорил, этот, как его, Горбылев все упустил — и все посыпалось!

Данилов увещевал:

— Да потому все при Горбачеве посыпалось, что ремонту это здание не подлежало! И еще потому, что начал он как раз за все хвататься: то ускорение, то перестройка, то госприемка, то выборы директоров! А вы‑то реформировать будете по‑умному!

Весной в особо секретном режиме, без обсуждений на президиуме или, тем более, пленуме ЦК, стали готовить внеочередной съезд КПСС. На съезде планировалась широкая программа реформ или, как предлагал это назвать Данилов, «советское возрождение». Он пробивал через Хрущева идею рассекретить большинство видных ученых, занятых в ядерной, ракетной и других оборонных программах, и ввести их в состав ЦК партии, а некоторых даже — сразу в президиум ЦК: Сахарова, Харитона, того же Королева с Глушко, Бармина, Пилюгина, многих других. «Вы поймите, Никита Сергеевич! — убеждал он. — Они не партаппаратчики, которые ничего другого делать не умеют и поэтому за власть цепляются! Ученые действительно о благе Родины радеть будут, а не о собственном положении и благосостоянии! Кто‑кто, а они вас никогда не предадут. И, втихаря сговорившись, вас на пленуме снимать не будут. Покритиковать в лицо смогут, и больно — так ведь иной раз критика целебна, во всяком случае, она нужней, чем подхалимаж».

С грехом пополам пробил идею «технарей — в руководство!».

Вдобавок на готовящемся съезде по программе «советского возрождения» планировалось разрешить в стране фермерские хозяйства, брать в долгосрочную аренду до десяти гектаров пахотной земли. Данилов пробил позволение завести небольшие частные предприятия с возможностью найма до десяти рабочих — особенно в сфере торговли, общественного питания и службы быта. Вроде идею эту он через Никиту продавил — но сколько крику, шума было! «Да я тебя расстреляю! — бывало, разорялся Хрущ. — Оппортунист, троцкист, правый уклонист!»

Алеша на это обычно смиренно отвечал: «Никита Сергеич, если не это, вы в шестьдесят третьем зерно закупать за границей начнете. А ваши сменщики, Брежнев и Ко, это обычной практикой сделают. При вас начнется, а к концу семидесятых обычным делом станет — везде и повсюду, кроме столиц, ни колбасы, ни масла, ни мяса не будет. Вы этого хотите, сохраняя в чистоте свои идеалы? И куда мы в итоге придем? Вы лично — на пенсию, СССР — к разгрому. А в капиталистической России, в две тысячи семнадцатом, многое, конечно, плохо — зато зерно на экспорт отправляется!»

А еще он исподволь пробивал неслыханную для Советского Союза идею: прямые выборы Председателя Верховного Совета — иными словами, президента. Альтернативные, с реальными соперниками.

— Ты что?! — начинало заводиться, по обыкновению, первое лицо, краснело и ногами топало. — Под монастырь меня хочешь подвести?! Сместить, гаденыш, к чертовой матери?! Вижу, куда ты, прощелыга, подбираешься! К высшей власти! Союз развалить мечтаешь и меня вместе с ним угробить?!

В ответ Данилов смиренно разъяснял, что, наоборот, печется о единовластии и полновластии Никиты Сергеевича.

— Вы подумайте: если вас народ избрал — значит, только народ и снять может! Никакой ни пленум теперь на вас ножку не поднимет, ни прочие заговорщики! А избирательные технологии я более‑менее знаю. А ваши соперники будущие — ни шиша их пока не ведают. Вдобавок вся пресса будет в ваших руках, телевидение, радио, газеты! А административный ресурс! Будете ездить по стране, в каждом городе вам устроят предвыборный митинг! Да вся Средняя Азия за вас проголосует на девяносто девять и девять десятых процента! А Чечено‑Ингушская АССР, Дагестан, Калмыкия! Не волнуйтесь вы, все будет схвачено, в лучшем виде! — убеждал он в стиле ухарей‑политтехнологов образца конца девяностых — начала двухтысячных.

И все равно «кукурузник» орал, ругался, швырялся предметами. Потом, поразмыслив, отходил. Снова призывал к себе Алексея — советоваться.

Да, сложно было, сложно. Данилов, когда к Хрущеву через стенку на Воробьевской набережной впервые полез, даже не представлял, что так будет. К вечеру превращался в совершенно выжатый лимон.

Ему выделили служебное жилье — отдельную однокомнатную квартиру в привычном для него районе, в доме конца сороковых, на проспекте Мира. Метро сюда еще не пустили, но копали вовсю. Он каждый день проезжал мимо растущего вестибюля станции «Мир»[34]. Пока ездил на работу и с работы на своем служебном «Москвиче», наслаждаясь полным отсутствием в Москве пробок.