Книга Дочь викинга - Юлия Крен

– Почему ты плачешь, малышка?

Девушка чувствовала тепло… и смутную опасность. От страха волоски у нее на руках встали дыбом. Но лучше страх, чем боль…

Она не ответила.

– Что ты тут делаешь?

– Я не хочу видеть Руну. – Гизела покачала головой.

– Да ты дрожишь! Пожалуй, я разведу костер.

Да, принцесса и вправду дрожала. Может, оттого, что чувство опасности становилось все сильнее. А может быть, жизнь возвращалась в ее тело? Гизела не знала.

Вернулась жизнь – вернулись и слезы. Соленые капли затуманили ей взор, слезы, а еще дым. Девушка не знала, как Тиру удалось развести огонь, ведь на берегу валялся только отсыревший хворост. Тем не менее за клубами дыма затеплился огонек, костер постепенно разгорался, пламя из желтого становилось красным.

Гизела придвинулась к огню, Тир же тем временем обложил костер камнями, чтобы ветер не загасил пламя. Девушка кашляла от дыма, но она уже не дрожала. И не плакала.

Руне хотелось последовать за подругой. Ярость и разочарование развеялись, даже стыд и угрызения совести прошли. Осталась только некоторая неловкость. Плохо, что Гизела пошла на берег в одиночку. И еще хуже, что она может оказаться там вместе с Тиром.

Но затем Руна сказала себе, что Гизела уже не ребенок, да и она не мать этой девчонке. Если уж ей вздумалось вести себя так, то пускай сама разбирается с последствиями своего своеволия.

К вечеру Руна начала волноваться. А еще ей захотелось есть. Северянка вернулась домой, подошла к погасшему очагу. Нет, ей не нужна Гизела, чтобы что-нибудь приготовить!

Мяса больше не осталось, зато Руна нашла в погребе сушеную рыбу. Еще осенью девушки чистили рыбу, потрошили ее, отрубали ей голову, а затем подвешивали на деревянном крючке. Так она и сушилась. Рядом Руна обнаружила кувшин с плодами шиповника. Переведя взгляд с рыбы на шиповник, девушка почувствовала, что у нее пропал аппетит. И вновь ей подумалось, что обязательно нужно завести корову или хотя бы козу. Тогда они могли бы делать сыр, а главное, скир из кислого молока. Бабушка часто готовила скир… Руна облизнулась.

У тебя больше нет родины.Твой корабль ни на что не годен.Твоя бабушка мертва.

Северянка помотала головой. Да, им нужна корова или коза. Им нужно молоко. Завтра она отправится на поиски какого-нибудь селения – там можно будет обменять меха и сушеную рыбу на, скажем, козу. Руна не могла себе представить, как они будут жить дальше без скира. Ах да, она же не хотела здесь жить. Она хотела построить корабль и уплыть отсюда.

У тебя больше нет родины.Твой корабль ни на что не годен.Твоя бабушка мертва.

Гнев и разочарование вернулись к северянке – а вместе с ними и голод. И что-то еще. Страх. Этот страх был вызван каким-то звуком, доносившимся с улицы. Шаги…

Руна подняла голову, отвлекаясь от горестных мыслей, и вышла из сарая, надеясь, что Гизела вернулась домой. Но это была не Гизела.

Костер согрел принцессу, и теперь у нее проснулся аппетит. Но ей не хотелось вставать. Гизеле просто необходимо было остаться на этом берегу, на этом лоскутке мира, принадлежавшем только ей, а не Руне. Может, это место принадлежало еще и Тиру… Но не Руне.

Норманн же тем временем с чем-то возился у соседнего камня. Только сейчас Гизела заметила, что в руках у него стакан – один из деревянных стаканов, которые Руна вырезала зимой. Когда же Тир украл его?

«Украл». Какое некрасивое слово. Конечно же, Тир лишь взял стакан на время.

– Выпей, это поможет тебе согреться, – предложил ей северянин, протягивая стакан.

Девушка села, вновь закашлявшись от дыма. Напиток обжег ей язык.

– Что это?

Тир указал на мешочек, висевший у него на груди.

– Я ношу его с собой, сам не знаю зачем. Внутри лежат зерна – если их съесть, увидишь прекрасные сны.

– Тебе опять что-то приснилось? – спросила Гизела. – Теперь ты знаешь, кто ты?

Его лицо расплывалось в дыму, становилось то больше, то меньше, то вытягивалось, то сплющивалось. Гизела больше не видела его шрамов, только белую гладкую кожу. И блеск глаз.

– Похоже, во сне я вижу не историю своей жизни, а предания, которые когда-то слышал.

Гизела выпила еще. Стакан опустел.

Ее язык словно бы сжался, ссохся.

Напиток был очень горьким, зато в желудке распространилось блаженное тепло. На мгновение по ее телу прошла судорога, затем все мышцы расслабились. Щека больше не болела.

– Какая история приснилась тебе на этот раз? – У Гизелы заплетался язык.

Тир сел рядом с ней и хотел обнять ее, но девушка еще сохраняла ясность сознания и воспротивилась этому. Она опустилась на песок, и вдруг ей почудилось, будто она тонет в песчинках, точно в море, погружается все глубже, как будто песок накрывал не твердую землю, а яму. Гизела зажмурилась, а когда опять открыла глаза, то не увидела лица Тира, ни узкого, ни сплющенного, ни со шрамами, ни без них, только серую пустошь, и эта серая пелена начала вращаться перед ее взором, все быстрее и быстрее.

– Да, мне приснилось одно предание, – пробормотал Тир. – Предание об Идун, хранившей древо с плодами вечной молодости. Локи выманил Идун из мира богов, чтобы отдать красавицу полюбившему ее великану. Какой жеглупой была малышка Идун, какой легковерной! Неужели она не знала, что нельзя доверять Локи?

И вновь Гизела почувствовала, что ей угрожает опасность, и на этот раз от страха у нее мурашки побежали по коже. Но она все падала и падала, погружаясь в песок, в эту яму, а потом, достигнув дна, почувствовала, каким легким стало ее тело, легким, точно пушинка, и эта пушинка взметнулась наверх, навстречу Тиру. Его лицо было совсем рядом. И оно вновь стало уродливым.

Гизела закричала – хотела закричать, но с ее губ не сорвалось ни звука. Она не могла пошевелить языком.

– Думаю, я расскажу тебе другую историю, – продолжил Тир, наклонившись к ней. – Это мое любимое предание, предание о конце света. Да, таково предназначение мира, он рожден из хаоса и в хаос же вернется, восстанет вновь и вновь погибнет. Наша судьба движется по кругу, и никто не волен уйти от нее. Тебе тоже не уйти от меня, глупенькая, легковерная малышка Идун…

Почему он так называл ее? Гизела парила, парила, а потом ее тело превратилось в камень и шлепнулось на землю, не в яму под песком, а прямо на Тира, и теперь его тело было уже не мягким и теплым, а твердым. Тир усадил ее себе на колени и стал касаться волос, ощупывать ее, словно у него было множество рук – или даже не рук, нет, то были не руки, а волосатые паучьи лапки, тысячи лапок…

– Да, я расскажу тебе о крушении мира, – прошептал он. – О Рагнареке, сумерках богов. Прошло три зимы, так и не сменившихся летом, и ожидали людей потопы и землетрясения. Небо потемнело, извергались вулканы, земля дрожала, а волки сожрали луну и солнце. Фенрир разорвал свои оковы. Змей Мидгарда, сжимавший прежде в зубах собственный хвост и так поддерживавший равновесие в мире, восстал из моря.