Книга Хороший отец - Ной Хоули

Он вспомнил день, когда уезжал из Вассара, – непонятную силу, выдернувшую его из сна, уверенность, что нужно потеряться, чтобы найти себя. Он подчинился этому чувству. Он повидал страну. Он проехал через ее раскаленную сердцевину. Он видел, как рука Бога терзала поля Айовы, погружался в ключевые воды техасских прудов. Он до пояса утопал в снегах Монтаны, скользил по ржавой стали рельсов. Все, что он делал, было подготовкой. Теперь он это видел. Ему нужно было уйти, потерять себя в молчании глухого одиночества, чтобы обрести ясность. Как он мог что-то расслышать в сутолоке будничной жизни?

Зал наполнился. Кончилась песня Уилко, и загремела привычная, открывающая митинги «Сегодня». Свет в зале притушили. Толпа взметнулась на ноги.

«Сегодня величайший день. Я не могу дожить до завтра. До завтра слишком далеко». Он был ребенком, падающим с неба. То же чувство под ложечкой. Он пробился к сцене. Они стояли локоть к локтю: юность Америки, ее будущее, вскочившая с кресел, размахивающая руками и уносимая восторгом. Сцена осветилась. С галереи зазвенели гитары. Сенатор Сигрэм вышел на сцену.

И, не будучи провидцем, Картер Аллен Кэш точно знал, что будет дальше.

Эпилог. Мальчик

Бонни Киркленд была лысой. Химиотерапия, сказала она. Месяц назад выпали волосы, и она сбросила вес. Кожа у нее была сухой, как бумага, с желтоватым оттенком. На голове голубой платок. Мы сидели у нее на кухне. Тэд, ее муж, в это время закрывал магазин. Вечерело. Я позвонил к ним пятнадцать минут назад. Бонни открыла, вытирая руки посудным полотенцем. Ее состояние было для меня неожиданностью. Я сразу оценил его по запавшим щекам и обтянувшей череп коже. День выдался ясный, такой можно провести, лежа в траве и разгоняя облака силой мысли. Я прилетел в Де-Мойн утром и взял напрокат двухместный «форд». На темной обивке пассажирского сиденья виднелись заплаты. Несмотря на табличку «Не курить», в машине воняло сигаретами. Я развернул купленную у секретаря карту и поехал на восток. Штат был поразительно плоским и безудержно зеленым. По сторонам магистрали – коровы и кукуруза.

Фрэн я позвонил с дороги. Извинился, сказал, что обманывал ее. Объяснил, где я и чем занят. Сказал, что понимаю: хорошие мужья так себя не ведут. Я таился. Был эгоистом. Но я наконец решился принять правду – что Дэнни виновен. Что он где-то и как-то сорвался, и не было никого, чтобы его удержать, а теперь уже поздно. Я сказал ей, что знаю: я должен это принять – принять, что я был ему плохим отцом, но что теперь у меня новая семья, любимая жена и двое прекрасных сыновей и что я не повторю ту ошибку.

Я сказал ей, что еду домой. Что будет еще одна остановка, и я с этим покончу. Вернусь к ним и буду отцом и мужем, какого они заслуживают.

Когда я закончил, она долго молчала. Я стоял на площадке заправочной станции, глядя, как бегут волны ветра по кукурузному полю. Был ровно полдень. Я был человеком, который ничего так не хочет, как загладить вину, починить то, что сломано, и научиться жить с тем, что исправить невозможно.

Наконец после бесконечного молчания она сказала одно слово:

– Хорошо.

И я понял, что мы выживем.

– Я тебя люблю, – сказал я.

– Да, – сказала она, – я знаю. И мы тебя любим. Скорее возвращайся домой.

Я сел в чужую машину и завел мотор. Диджей по радио говорил: «Это для всех, кому приходилось терять».

Он запустил Gimme Shelter – «Дай мне приют» «Роллинг Стоунз». Я открыл окна, впустил в кабину теплый ветер.

Киркленды жили на Лакедер-авеню, в конце длиной гравийной дорожки. Я вылез из «форда» на жаркое солнце – спина после нескольких часов за рулем криком кричала. После ночи в аэропорту мне бы размяться, пробежаться. Но вместо этого я подошел к передней двери и поднялся по скрипучим ступенькам. И вот Бонни Киркленд стояла передо мной в голубом платке. Я сказал, кто я такой: отец мальчика, который три месяца жил у них над гаражом. Она сказала, что сразу поняла, как только меня увидела.

– У вас его лицо, – сказала она и пригласила меня войти.

Мы пили сладкий чай за деревянным столиком между двумя дверями. Над нами лениво крутился вентилятор. Небо за окном было васильково-синим. Окна в кухне не закрывали, и сквозь жалюзи дул легкий ветер. Я все в том же сером костюме – не во что было переодеться. Свой чемодан я бросил в остинском отеле. Там не осталось ничего, что могло мне еще понадобиться. Я спросил у Бонни, когда у нее нашли рак.

– Прошлой осенью, – сказала она. – Примерно когда вашего мальчика признали виновным. Поджелудочная. Врачи ничего не обещают. Они удалили опухоль и провели два курса: химио– и лучевой терапии, но рак поджелудочной известен высокой смертностью. Всего пять процентов живут дольше пяти лет. Большинство умирают за несколько месяцев.

Я сказал, что мой знакомый, всемирно известный онколог, добивается успеха направленным облучением.

– Я с удовольствием с ним созвонюсь, – сказал я.

Она покачала головой.

– Что есть, то есть. Поездка в Нью-Йорк этого не отменит.

– Нет, – признал я, – но новые методы лечения появляются постоянно. Клинические испытания…

Она поблагодарила, но заверила, что смирилась.

– Странное дело. Тэд напуган больше меня. Я решилась это принять. Хотелось бы умереть в мае. Май хорош для таких дел – венчаний, родов, похорон.

– Люди весной радостнее смотрят на мир, – кивнул я.

– Я заметила, что теперь вижу все по-другому, нахожу рисунки в кукурузном поле. Земля пахнет слаще. Я замечаю текстуру: как кончики пальцев скользят по занавеске в душе, как лежат на языке изюминки.

Услышав шаги на лестнице, мы оглянулись. Вошла девушка лет двадцати.

– Доктор Аллен, – представила Бонни, – это моя дочь Кора. Она встречалась с вашим мальчиком в колледже.

Кора была миловидной, с прямыми плечами. То, что называют – девушка с фермы. Странно было видеть, как она вычисляет, кто я: доктор Аллен плюс мальчик, с которым она когда-то встречалась. Когда все сложилось, ее открытое лицо сразу замкнулось, в глазах мелькнул гнев.

– Нечего вам здесь делать, – бросила она. – Мы вас не звали.

Я встал.

– Извините.

– Кора, – прикрикнула Бонни, – не груби. В нашей семье так с людьми не обращаются.

– Но, мама…

– Нет, – отрезала Бонни. – Он был хороший мальчик. Мне все равно, в чем его винят. И его отец был так добр, что навестил нас. Если не умеешь быть вежливой, иди, пожалуйста, наверх.

Кора не сводила с меня глаз. Так следят за змеей, опасаясь, что она скроется в тени и нападет с другой стороны.

– Доктор сказал, маме нужен покой, – напомнила она.

– Я не задержусь, – успокоил я. – Мне просто нужно было побывать здесь, познакомиться с вашей семьей. У меня тоже семья – жена и двое сыновей. Кроме Дэниела. Я не хотел расставаться с ними ради приезда сюда, но пришлось. Не знать хуже. Я должен был увидеть эти места и познакомиться с людьми, которые приняли моего сына. Но я обещаю – допью чай и уйду.