Книга Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов

Феликс Дзержинский покоился у кремлевской стены. В больших и малых городах всего Советского Союза его именем называли школы и заводы, улицы и площади554. А с нарастанием культа Феликса как «рыцаря революции»– уничтожение поляков в рамках «польской операции» тоже захватывало все более широкие круги. Не миновало оно и ближайших соратников Дзержинского по ВЧК и ОГПУ.

Главная причина безнаказанности проводимой [польской шпионской] организацией антисоветской деятельности за период без малого 20 лет является то обстоятельство, – объяснял Ежов в обосновании своего приказа о начале преследования поляков, – что почти одновременно с созданием [ЧК] ее важные подразделения, ведущие антипольскую работу, заняли польские шпионы высокого ранга, проникшие в ряды ВЧК: Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Бараньский и многие другие, которые полностью захватили в свои руки разведывательную и контрразведывательную работу ВЧК – ОГПУ – НКВД, направленную против Польши555.

О Феликсе ни слова. А ведь его семейные связи были более чем подозрительны: один из племянников был адъютантом Пилсудского и мужем племянницы Маршала Польши, другой работал во II Отделе Генерального штаба Войска Польского, что было бы достаточным свидетельством его “антисоветской деятельности” А он сам, как председатель ВЧК, освободил из тюрьмы многих поляков. Если бы Дзержинский до 1937 года, то при таких неопровержимых доказательствах он стал бы первым обвиняемым в шпионаже. Домыслы об агентурной деятельности Феликса стали появляться вскоре после его смерти, но только в посвященных кругах. Ежов иногда намекал на это на закрытых совещаниях сотрудников НКВД556. Но в плане пропаганды Сталину больше подходил мертвый рыцарь, чем мертвый предатель.

Из известных большевиков польского происхождения «польская операция» пощадила только Феликса Кона, семидесятилетнего работника радио, и Софью Дзержинскую. Он был слишком стар и уже неопасен, а ее защищала фамилия мужа. Тем, что Феликс умер в 1926 году, он, наверное, спас от смерти своих близких: жену, сына, только что родившуюся внучку, сестру Ядвигу, ее дочь и внучек, а также жену брата с дочерью. Дзержинскому Сталин уже ничего не мог сделать, а семью продолжала защищать его – просто магически звучащая – фамилия.

О репрессиях, которые затронули поляков во время Великой чистки, сегодня говорят немного. Также и во II Речи Посполитой не распространялись особо о “польской операции” – по двум причинам. Во-первых, соотечественников, проживавших на территории СССР, считали коммунистами in toto, а во-вторых, польское правительство не хотело нарушать заключенный с Москвой в 1932 году договор о неагрессии. Но если бы этому делу в то время дали огласку, то было бы легче позже связать его с делом Катыни. Кроме того, благодаря такой перспективе, решение Сталина о приостановлении помощи Красной Армии варшавским повстанцам стало бы ожидаемым. И, может быть, командиры Армии Крайовой не отдали бы неосмотрительный приказ на начало восстания. Вступление России в коалицию с США и Великобританией давало миру исключительную гарантию, что Сталин будет стремиться победить Гитлера. Находящаяся на пути его следования Польша уже не существовала. Красная Армия проходила по ее территории как поражающий фактор биологической бомбы. В понятии диктатора Варшава была гнездом антикоммунистического мятежа. Если она хотела совершить самоубийство, не стоило ей в этом мешать. Но что же польские коммунисты, которые посредством радиостанции им. Тадеуша Костюшко призывали варшавян к восстанию? Знали ли они план Сталина? Вероятнее всего и сам Сталин не знал его до конца. Он, видимо, был уверен, что восставшие не продержатся и недели. Тем временем они боролись 63 дня – милый сюрприз будущему генералиссимусу: цвет польского народа погибал на его глазах в огне самоуничтожения.

В 1937 году развивается еще один интересный сюжет: Ядвиги Эдмундовны и ее дочери Ядвиги Генриховны Дзержинских. На фоне “польской операции” их история выглядит довольно курьезно.

Сестра Феликса с 1915 года жила в Москве вместе с дочерью, отцом которой был, якобы, князь Генрих Гедройц. Мать, по мужу Кушелевская, дочь, по первому мужу Дашкевич – обе вновь взяли родовую фамилию матери, чтобы в качестве членов семьи легендарного председателя ВЧК находиться под особой защитой. Они жили, по российским меркам, довольно неплохо: в небольших, но хороших квартирах с телефоном, старшая в Лобковском переулке, младшая – в Потаповском, недалеко от Кремля.

Ядвига Генриховна унаследовала от матери темперамент и слабость к мужскому полу. Она пять раз выходила замуж и пять раз разводилась. От первого брака у нее были дочки-близняшки, Софья и Ядвига. В тридцатые годы двери ее дома были всегда открыты, она содержала также артистический салон, куда часто заглядывала московская молодежь. Здесь Ядвига и познакомилась с красивым двадцатитрехлетним молодым человеком Борисом Венгровером, который стал открыто ей интересоваться, хотя она была старше него на пятнадцать лет. Он представился ей как учитель из Иркутска, но со временем оказалось, что это вор-рецидивист, главарь московской шайки из восьми человек. Выезжая в провинцию, он даже пользовался фамилией своей любовницы, что фактически открывало перед “Борисом Дзержинским” все двери. Мало того, он устроил в ее квартире воровскую малину, а она, влюбленная до беспамятства, помогала ему сбывать трофейный товар.

3 октября 1937 года некая Елена Павлова, тетка одного из бывших мужей Ядвиги Генриховны, написала на обеих Дзержинских донос. Как раз к этому времени арестованный Генрих Ягода, бывший шеф НКВД, был объявлен агентом Охранки, вором и растратчиком, так вот, Елена Павлова доносит, что сестра Феликса «всегда хорошо отзывалась о Ягоде», который дал им комнату с полной меблировкой, а внучкам – пианино. Поведение Ядвиги антисоветское, потому что, по правде говоря, «она ждет войны и поражения большевиков». Говорят, она «выпустила из тюрьмы [на Лубянке] польского агента», за что товарищ Дзержинский хотел ее расстрелять, но в конце концов «только отправил Ядвигув ссылку в Новосибирск». Потом Софья Дзержинская с товарищем Барским злились, потому что Феликс присылал сестре деньги. В Москву она вернулась только после смерти брата. Обе Ядвиги, – писала далее доносчица, – говорили, что Дзержинского ликвидировал Сталин, что в мавзолее вместо тела Ленина лежит восковая кукла», а Ядвига Генриховна утверждала, что ГПУ – это застенок и что она ненавидит коммунизм. Павлова информировала также НКВД, что Ядвига Эдмундовна хвалилась, что «ее сын – польский офицер, по ее словам, был правой рукой Пилсудского, а фамилия его Кушелевский»557. Действительно, Ежи Кушелевский, сын Ядвиги, которого она оставила мужу в годовалом возрасте, был тогда офицером польской разведки, но не «правой рукой Пилсудского». Сколько правды в остальных откровениях Елены Павловой трудно проверить. Сомнительно, чтобы сестра Дзержинского знала, что ее сын работает в «Двойке», но даже если только часть доноса достоверна, то он говорит о невероятной легкомысленности обеих Ядвиг. Для любого другого гражданина СССР такие обвинения означали бы немедленный смертный приговор. Этот донос мог смести с лица земли всех Дзержинских, проживавших в Стране Советов.

Но происходит нечто странное: энкаведешники не знают, что делать с доносом Павловой. В конце концов, они сдают дело в архив, потому что семью «рыцаря революции» никто не смеет тронуть. Может, тем бы все и закончилось, если бы не Венгровер. Любовник Ядвиги Генриховны сначала исчезает, потом неожиданно появляется на пороге ее квартиры (был арестован, сослан в лагерь, но бежал), ищет убежища, чтобы в декабре 1939 года вновь попасть в лапы энкаведешников. Во время допроса он спокойно рассказывает о Ядвиге, уверенный, что сила ее фамилии его защитит. Действительно, все в замешательстве, «секретная» информация попадает на стол Лаврентия Берии, в то время уже начальника НКВД. Решения Берии подчиненные ожидают целых четыре месяца! Наконец, в апреле 1940 года Ядвигу арестовывают, и она попадает на Лубянку. Но в этом месте нельзя вслух произносить ее фамилию, она просто «заключенная № 30». В октябре она получает приговор: как «социально опасный элемент» она получает восемь лет лагерей в Караганде558. Мягко для ее «провинностей».