Книга Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

– Других вариантов не было… – ответил Максим и тоже засмеялся.

– Я знаю, что это ужасно, но… по сути – это правда. Думаю, надо еще немного поработать.

– Немного?

Я запустила в него куском картошки, промахнувшись примерно на метр, – кусок подхватила на лету чайка.

– Ты хоть понимаешь, что я хочу сказать? – спросила я.

– Да. Да, я понимаю.

– Я уверена, что есть женщины и похуже меня.

– Могу подтвердить, что есть женщины еще хуже тебя. И мужчины тоже.

– Хорошо. Это, конечно, не оправдание, но все-таки…

Доедая мой сказочный хот-дог, я подумала, что в конечном счете правильно сделала, заказав его с кетчупом и майонезом.

– Мой «бывший» не давал мне передышки, – снова заговорила я.

– В каком смысле?

– Он очень на меня давил… Я не думаю, что это плохо. Он был… он довольно нетерпим, но нетерпим к правильным вещам. Я хочу сказать: к вещам, к которым правильно быть нетерпимым. Понимаешь?

– Да… но я все-таки скорее за терпимость.

– Странно. Я думаю, ты не очень-то терпим к чрезмерным сложностям. Типа: да, я хочу секретер, но я не знаю, я не уверена, что так уж его хочу…

– О’кей, это правда, – улыбаясь, сказал Максим. – У всех у нас свои аллергии, верно? А ты? К чему ты нетерпима?

– Я завоюю золотую пальмовую ветвь в грошовой психологии – и звание Капитана Очевидность, если скажу «к себе самой»?

Максим улыбнулся мне:

– С этим можно бороться, знаешь.

– Да, я думаю, но… что, если я стану слишком терпимой к себе самой и превращусь в безвольного моллюска? У меня и так с волей плоховато, ну и…

– Опять: какая отчаянная непосредственность.

Я рассмеялась и посмотрела на него. Он так и не надел больше очки, и его глаза на солнце отливали золотом. И тут я проявила, по моим критериям, совсем уж разнузданную непосредственность: взяла его за руку и попросила:

– Ты не согласился бы прочесть то, что я написала в последние дни? Просто… скажешь мне, что ты об этом думаешь?

– Так прямо и попросила? – в третий раз переспросила Катрин с похотливым огоньком в глазах. – Это же… это почти как если бы ты согласилась раздеться перед ним догола.

– Я раздевалась перед ним догола не меньше десяти раз.

– Да, правда.

– И это было куда легче, чем послать ему мои тексты.

– Я понимаю. Я тоже перед выходом на сцену мандражирую в тысячу раз сильней, чем когда раздеваюсь перед парнем.

Я понимающе кивнула: Катрин была начисто лишена физической стыдливости, так что сказанное ею было не вполне к месту. Ей труднее было выбрать канал по телевизору, чем пройтись в чем мать родила перед первым встречным. Меня это в ней всегда восхищало: она не страдала комплексами, по крайней мере в отношении своего тела, хоть оно ни в чем не отвечало современным канонам красоты. Она была округлая, налитая, пышная; в то время как множество худых женщин изнуряли себя диетами, Катрин весело выставляла напоказ свои щедрые прелести.

Она верно истолковала мой кивок и ответила только кокетливой улыбкой, а потом добавила:

– Все равно. Молодец, это поступок.

– Я знаю. Но тебе не кажется, что с нами что-то не так? Почему нам легче показать сиськи, чем поделиться своей внутренней жизнью?

– Не кажется. Это куда интимнее, если хочешь знать мое мнение.

Она была права. Именно поэтому я пожалела о своей просьбе ровно через три наносекунды после того, как высказала ее Максиму. Я знала, что он не будет настаивать, чтобы я прислала ему эти тексты, но знала и то, что я слишком горда, чтобы прикинуться овечкой и ничего ему не послать. И потом: я хотела услышать его мнение. Я хотела знать, не трачу ли напрасно время в тщетных надеждах и не лучше ли мне удовольствоваться биографиями псевдозвезд, которые требовали в конечном счете немного затрат, почти никаких усилий и минимального сопереживания. Если хочешь дать себе передышку, лучшей работы, чем сочинять автобиографии сериальных актрис, и пожелать нельзя!..

И я послала Максиму несколько текстов, которые выбирала полдня, сопроводив их мейлом почти такой же длины, в котором просила его быть мягким, но искренним, сказать мне правду, но облечь ее в деликатную форму. Я заранее извинялась за посредственность моих текстов и извинялась за то, что извиняюсь, – в общем, я опять проявила «отчаянную непосредственность». Максим ответил на мой мейл лаконично и очаровательно: «Я буду сама деликатность».

– Когда же ты с ним увидишься? – спросила Катрин, помогая мне закрыть чемодан. Назавтра мне предстоял переезд на новую квартиру, который грозил быть бесконечным и очень неэкологичным: я должна была сделать дюжину ездок – забрать свою старую кровать у отца, забрать заказ в Икеа, еще один – в магазине бытовой техники, не говоря уже о мебели, купленной на блошином рынке, которая еще пребывала у Максима.

– Завтра, – ответила я. – Между двумя ездками. – Максим вызвался мне помочь, равно как и Эмилио, которому все равно было нечего делать, к тому же я посулила даровое пиво и пиццу. Никола и Катрин, у которых днем были дела, обещали забегать в свободные минуты, и даже моя мать грозилась поучаствовать, что страшило меня больше всего.

– Поверить не могу, что ты съезжаешь… – сказала Катрин. Я подняла голову, ожидая куда более эмоциональной реакции. Ну конечно, глаза у Катрин были полны слез.

– Я буду жить в трех кварталах отсюда, Кэт.

– В пяти кварталах.

– И так больше не может продолжаться. Два месяца Нико работает на кухне, сколько можно?

– Да, зато нам было весело, правда?

Я прокрутила в голове недели, проведенные у друзей: вот самое начало – я в штанах с пузырями на коленях и фланелевом свитере, слившаяся с диваном. Потом одежда становилась все более «цивильной», улыбки все более частыми. Вспомнила я и наши трапезы с Катрин, Никола и Ноем, с Эмилио, с моим отцом и сестрой, с Максимом. Мне казалось, будто я прожила здесь годы. Что бы там ни говорили, с несчастной любовью скучать не приходится – сколько потрясений произошло в моем мирке за эти два месяца! «Да, – сказала я Катрин. – Нам было весело». И я была почти растрогана тем, что так хорошо устроена человеческая природа, а мои великодушные друзья дали мне возможность сказать о самом мрачном периоде моей жизни, – что да, нам было весело.

Катрин коротко всхлипнула и кинулась мне на шею. Она плакала, а я смеялась.

– Это слишком бурно. Слишком бурно.

Как раз в эту минуту вошли Ной и Никола. Никола замер перед этой сценой с насмешливой улыбкой на губах.

– Она плачет? – спросил он меня. Я кивнула, зарывшись подбородком в шевелюру Катрин.

– Почему ты плачешь, Кэт? – спросил Ной.