Книга Нелидова. Камер-Фрейлина императрицы - Нина Молева

— Ваше высочество, каковы ваши впечатления от нашего старого Версаля? Я слышал, вы не большой поклонник французского обихода, и тем не менее.

— Вас ввели в заблуждение, ваше королевское величество. Французский обиход — свидетельство принадлежности к европейской цивилизации. В России с ним знакомятся с детских лет.

— Знакомство не означает симпатии, не правда ли?

— О, нет, ваше королевское величество. Это правило не распространяется на французскую культуру» Другое дело — я не люблю ваших новейших говорунов, выдающих себя за философов, которыми так увлекается царствующая императрица российская.

— В этом отношении мы с вами, граф, стоим на одинаковых позициях. И вы совершенно справедливо назвали их говорунами. Говоруны ради дешёвой популярности среди черни.

— Которая капризна, непостоянна и меняет свои симпатии едва ли не ежеминутно. У меня она вызывает только отвращение и мысли о самых суровых воспитательных мерах, которых внешне старается избегать Екатерина Вторая.

— Я слышал, приговор в отношении крестьян, поддержавших разбойника из южных степей, отличался суровостью. В этом сказалось ваше влияние, ваше высочество, не правда ли? Обычно женщин не хватает на подобные меры.

— Вы романтизируете слабый пол, ваше величество. Екатерина Вторая сама определяет меру наказания, которой пугаются даже самые суровые судьи. Вы не можете себе вообразить, у императрицы есть единственный подлинный любимец — некто Шешковский, который производит розыски по самым ответственным государственным делам. Как выражается императрица, основная его заслуга — умение всегда до точности доводить трудные разбирательства. Это он занимался южным, как вы изволили выразиться, разбойником — Пугачёвым.

— Я понимаю необходимость в таких креатурах, но в принципе они мне глубоко отвратительны.

— Позволю себе возразить, ваше величество. Править людьми, с моей точки зрения, следует только и исключительно железной лозой. А вот в этом Шешковском мне отвратительно другое. То, что комната для допросов наполнена у него всеми орудиями пыток, понятно. Но при этом все её стены увешаны православными иконами. Шешковский не просто сам ведёт допросы. Он с непостижимой ловкостью орудует палкой, которой способен выбивать допрашиваемому сразу все передние зубы, и кнутом, обдирающим буквально кожу с жертвы. И при этом, занимаясь самолично пытками, он не перестаёт читать или распевать священные тексты и песнопения.

— Не может быть, чтобы императрица не была осведомлена обо всех этих ужасах. Значит, она признает подобную меру воздействия на своих подданных необходимой, и всё же...

— Не сомневайтесь, ваше величество, императрица Екатерина не только знает до тонкости все приёмы своего клеврета, она прописывает сама, что именно и с какой силой ему следует сделать в отношении очередной жертвы, среди которых немало и женщин высшего света.

— Вы разыгрываете меня, сиятельный граф!

— Я назову вам имя последней жертвы. Некая генеральша Кожина много и неосмотрительно болтала на придворном маскараде, так что вызвала гнев императрицы. За это её было велено прямо из дворца взять в покои Шешковского, телесно наказать и доставить во дворец обратно, по предписанию императрицы, со всякой благопристойностью, предупредив пострадавшую, что не должна ничем выдавать своих страданий.

— Мне остаётся повторить, что каждая страна обладает своими особенностями, непонятными в других державах. Но вы не ответили на мой вопрос о нынешнем бале, сиятельный граф.

— Ваше королевское величество, у меня нет слов для выражения моего восхищения. Я бесконечно признателен вам за оказанную мне честь. Мне остаётся сожалеть, что я не могу отплатить вам, ваше величество, нашим праздником, который, надеюсь, тоже бы вас не разочаровал. Впрочем, в чём-то вы можете и здесь ощутить отблеск российских празднеств.

— Это, само собой разумеется, присутствие ваше, сиятельный граф, и вашей супруги. Она так хороша собой и, как мне довелось слышать, идеальная мать становящегося, хвала Богу, всё более многочисленным вашего семейства.

— Я не имел в виду ни себя, ни тем более великую княгиню. Она, как вы справедливо изволили заметить, ваше величество, предпочитает радости семейного очага великосветским утехам. Но вот перед вами одна из её фрейлин и, пожалуй, лучшая танцорка Петербурга. Как вижу, версальские кавалеры не скупятся в выражении восторгов по поводу её искусства.

— И насколько я могу судить на расстоянии, большого шарма. О, это было бы любопытно составить себе представление о вашем дворе, мой брат. Тем более, что визиты монархов друг к другу вещь чрезвычайно проблематическая.

— Нет ничего проще, ваше величество. В танцах наступил перерыв, и, если вы не будете иметь ничего против, я представлю вам фрейлину графини Северной.

— Это вполне соответствует моим собственным желаниям.

— Мадемуазель Нелидофф!

— Як вашим услугам, ваше высочество.

— Я хочу вас представить его королевскому величеству — он заинтересовался вашим танцем.

— Вы и в самом деле восхитительны, мадемуазель. Как вы ответите на просьбу короля подарить ему следующий танец? Если, конечно, он у вас не занят и я не повергну тем самым в отчаяние одного из ваших многочисленных поклонников.

— О, ваше величество, что значит одно отчаяние перед лицом возможности ощутить на себе сияние Людовика XVI!

— Но я не король-солнце, мадемуазель. К великому сожалению.

— Солнце никогда не встаёт дважды одинаково. Каждый рассвет по-своему неповторим и радостен для всего живущего.

— Мадемуазель, я в восторге. Вы не пишете ли стихов? Они должны выражать вас и, значит, быть прелестными.

— Ваше величество, я не только не пишу стихов, но считаю эту область преимущественной доменой мужчин.

— Но почему же, мадемуазель? Ведь женщины явно чувствуют и переживают всё гораздо тоньше нас, ваших поклонников и рыцарей.

— Тоньше? Вы говорите тоньше, ваше величество? Этот ваш очередной комплимент очарователен, но он не может изменить сути дела. Для того чтобы создать произведение искусства, надо удалиться от живой жизни, а ни одна женщина на это не способна.

— И вы чувствуете себя тем уязвлённой, мадемуазель?

— Нисколько, сир. Это сберегает женщинам множество сил и чувств. И потом — я не считаю себя вправе лишать мужчин того, что им по праву принадлежит.

— Что вы имеете в виду?

— Вообразите себе, ваше величество: если вместо того, чтобы вложить нежность в прикосновение своих рук, в своё дыхание, любимая вами женщина станет размышлять над тем, как превратить её в строки, которыми станут пользоваться все...

— Вы тысячу раз правы, мадемуазель. И вы — настоящая волшебница. Кстати, удовлетворите моё любопытство ещё и в другом. Откуда у вас такой безукоризненный французский язык? Между нами говоря, гораздо лучший, чем язык нынешней французской королевы.