Книга Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко

Такие роли под ногами не валяются!

Клеопатра! Не меньше!…

Она даже обнаженная чувствует себя Клеопатрой!

– Мы едем? – его новый вопрос. Он давно одет и стоит у двери.

– Счас…

Ему ничего не остается, как любоваться шелковой цепью ее позвонков.

– Мне холодно. Принеси, пожалуйста, халат, – просит Юля.

Он приносит и халат, и кружку горячего, с чайной ложечкой коньячку прегорячего чая, и махровое полотенце, которым сперва нежно промокает бисер капелек на ее плечах, на спине, волосы, а затем кутает это беспримерное божье творение в желтый махровый халат.

Она благодарит лишь кивком головы, не отрывая глаз от экрана.

Каких-то три недели тому назад (4-го июля) ей рукоплескала не только Америка, да, весь мир отмечал эту дату: ее рождение…

– Тебе не терпится узнать…

Ага…

А он, словно угадывая ее мысли, спрашивает:

– А кто еще родился четвертого июля?

– Я! – восклицает она. – Разве ты не знаешь: я и Америка!

Она, оторвавшись от экрана, бросает на него короткий взгляд.

– Кто-то там еще, – говорит она, но разве тебе не все равно кто?

– Нет, – говорит он, – ну так… все равно…

Ее же волнуют совсем не те, кто родился вместе с ней, ее волнует… Это – не обсуждается. Что, например, значит это его «Totus Tuus»? «Весь Ваш» или «Весь Твой»? Твой! Мой? Не знаю… Но звучит неплохо: «Туз»!

Неужели этот Tuus тоже пузастый?! Она ведь терпеть не может этих назойливых пауков, лоснящихся салом губ… с влажными подмышками!

«Тройка, семерка, туз»… «Ночь, улица, фонарь, аптека……. «А Германна все нет…».

Она, к сожалению, не может ответить и на это письмо – некогда!

Ах, если бы не эта нужда (она хочет иметь свой дом и в Лондоне.

Ведь только ленивый, считает она, не имеет сегодня свой дом в Лондоне), она бы давно забросила все свои съемки о каких-то озоновых дырах над Антарктидой, о каких-то стремительно тающих и наползающих, как татарская орда, ледниках, о каком-то исландском вулкане с таким бесчеловечным названием (Эйяфьяллайекюль!), парализовавшем своим непроглядным пеплом все небо Европы, о новом всемирном потопе… Собственно, о начале конца… И давно бы перебралась жить в этот сказочный виртуальный мир какой-то там Пирамиды, выстроенный этим славным, по уши влюбленным в нее, милым малым из какой-то там провинциальной глуши…

А что?!

Если бы не эта нужда (она хочет стать миллиардершей и снять (хрустальная мечта!), снять, наконец, свой эротический фильм… Не какую-то там мазню с голыми сиськами и задницами, которые уже застряли в зубах кислой капустой, залипли в порах, застили взоры, а настоящий: эротика – как акт совершенства! Нет, не акт – как принцип! Как путь совершенствования. Да, как Путь! С пупырышками по всей коже, с рвущимся на лоскутки от радости сердцем, с выдергиванием из тебя самых сокровенных жил жизни, наконец, с сумасшедшинками, да-да, с умопомрачением во всей твоей голове…

Если бы не эта жуткая нужда!

Чтобы облетать мир на воздушном шаре, сыпля на головы деревенских ротозеев (божий дар!) охапки цветов и конфет, и халвы, и разных там куличей и пряников, и, может быть, даже соленых орешков для пива, чтобы ночью, устав до изнеможения, засыпая, читать свой молитвенник и потом спать только в новом беспощадно белом, как чаячий пух, постельном белье…

Если бы не эта жуткая беспощадная нужда!..

– Эгей, ты слышишь меня? – спрашивает он.

– Ага…

Он не заглядывает через плечо на экран, ему ведь все равно, кто там что-то там ей пишет. Мало ли на свете мужчин, у которых она вызывает восторг. Это чистой воды вранье, что она влюбляется в первого встречного!

– Жду в машине, – говорит он.

– О’кеу!.. – снова кивает она, шумно отпивая очередной глоток.

Проходит еще целый час, прежде чем она усаживается на соседнее сидение.

Знаешь, – говорит она, – тут такое дело…

– Тебе не холодно? – спрашивает он, чтобы избавить ее от необходимости делиться какими-то там своими тайнами.

Она благодарна ему за это:

– Хочешь – поведу я.

Наконец, им удается выбраться на Ленинградский проспект!

– Теперь руль мой, – говорит она.

Рулить и разруливать – ее страсть.

– Пожалуйста! Что-то случилось?

– Ничего. А что?

– Ничего. Так…

Машин, конечно, гораздо поубавилось, и можно ехать быстрее.

Он косится на спидометр: 130.

– Ты спешишь? – спрашивает он.

– Нет. А что?

– Ничего.

– «Рест», – говорит она, – что за имя!? Ты не находишь его слишком каким-то хрустящим что ли? Таким трескучим?..

Он находит ее профиль прекрасным! Затем тянется губами и находит ее маленькое ушко, которое печатает нежным поцелуем.

– Ну-ну, не мешай, ты рискуешь… Видишь, – она бровью кивает на спидометр, – уже сто тридцать…

Только к двум часам ночи их «Лексус» упирается своими белыми глазами в сиреневые ворота. Охрана не спит:

– Юлия! Вы ли это?! Я не верю своим глазам!..

– Мы, мы… Привет, Санек, здравствуй… Все в порядке?

– Какие сомнения?

– Макс, Макс, здравствуй, родной!.. Тише, тише… Не прыгай ты так, не лижись же!… Ты меня еще помнишь?

Наконец, лес! Леслеслеслес… А этот воздух, а эти звезды… Родина! Это для нее ее небо вызвездило свой черный купол лучистыми шляпками золотых гвоздей! Небо давно ждет встречи с ней!..

Дальние зарницы, но еще тишина… Тишина такая, что слышно, как на озере спят, посапывая, лилии.

Никакого грома, как сказано, еще нет и в помине, только редкие дальние зарницы…

Они приняли душ, выпили вина и уже, проваливаясь в сон, Юля спросила:

Как ты думаешь, Клеопатра была счастлива со своими Цезарями и Антониями?

– Спим, – сказал он, и укрыл ее оголенное плечико своей теплой ладошкой.

Потом какое-то время царствовала тишина. Ни шороха, ни звука. Их разбудил близкий удар грома. И тут же вспышка света озарила спальню. Не открывая глаз, она только крепче прижалась к нему, натянув простынь на голову.

Закрой окна, – чуть слышно попросила она и, свернувшись калачиком, продолжала сонно дышать, – и хвали меня, ладно?..

Гроза приближалась. Он встал и закрыл окна, опустил жалюзи, стало тише, но раскаты не стали глуше. Гроза приближалась.

– Дождь? – спросила она.