Книга Золотое солнце - Наталия Мазова

— Нет.

— Ты годна в солдаты, Эарлин. Я хочу знать, кто у меня тут, в отряде. Но ты, видать, молчунья. Вольна не рассказывать. Тебе не за это денарии платят.

— Я думала, ты знаешь, брат...

— Ты... — И тут я осекся.

Брат! Они друг друга называют братьями и сестрами, да, помню. Но я-то... Брат! Или есть что-то такое, поважнее всех подземных обычаев, и тогда я все-таки брат для Эарлин? Брат! Милькар, брат по крови, предал меня. Гилярус, брат по... не знаю чему... по войне, которую надо выиграть, обошелся со мной лучше родного. Брат! Брат! Брат! Или оба мы, и я, и она, знаем нечто, делающее нас братом и сестрой?

Я не хотел ее обманывать. Дыры в ее теле заслуживают уважения.

— Я был в подземном святилище всего один раз. И мне это дерьмо не понравилось.

Улыбается.

— Они как дети. Слышали кое-что о Нем, путаное и невразумительное. Не пойми чего наслушались. Путаники! Напридумывали обрядов, кто во что горазд. Дурь и блажь. Точно, как у детей. Но души у них добрые, хорошие души. Вот, завели себе начальников, а начальники — спесивые дураки. Вроде петухов на насесте.

— Ты говоришь «Он». А кто — «Он»? Тот, кто привел меня сюда, не имеет имени. Или это я его имени не знаю?

— Его называют по-разному, брат. Иногда — Творец. Иногда — Единый. Иногда — Спаситель. Но чаще всего просто — Бог. Еще... Я иногда его зову, когда молюсь, Избавителем... Он утешил меня...

— А я — Невидимым Бойцом...

— Моего брата помял медведь. Приходили великие учителя из священной рощи и сказали: умрет, не спасти. Приходила знахарка. Тоже говорит, не жилец. Я молилась, я просила его: спаси, спаси, пожалуйста! Ни одной молитвы я не помню слово в слово. Плакала-плакала. Спаси, Его просила, избавь меня от горя. И Он утешил. Кости у брата стали срастаться сами собой. Теперь жив-живехонек.

Я вывел Эарлин из палатки, вывел из лагеря. Лишние уши. Сердце у меня колотилось. Один корабельный мастер из Красных Чаек говорил как-то: мол, у него сердце одним способом стучит, рыбья моча, когда чует шторм. И по-другому, когда добрый ветер. Ну! Что? Буря или благодать? Первая весточка от Него. Кто Ты? Чего Ты хочешь от меня и моей Лозы? Ее губами скажи, ее языком. Скажи!

Давай, женщина, рассказывай. Откуда ты знала, что можно обратиться к нему и попросить помощи? Рассказывай подробно. Не торопись. Он видит, я готов слушать.

— К нам в деревню приходил Его ученик по имени Элат... — начала Эарлин. — У Элата было много историй.

— Ученик Бога? Разве у богов есть ученики?

Она поглядела чуть сердито, мол, нечего меня перебивать. Потом опять заулыбалась.

— У богов учеников нет, квестор Малабарка. Потому что нет богов. А у Бога может быть кто угодно и что угодно. Точно тебе говорю. Я так чувствую.

— Продолжай.

— Вот, ученик рассказал: десять лет назад или пятнадцать, не помню уже, ходил по деревням человек. Лечил больных, кормил голодных, говорил, что всех любит и всем бы надо любить друг друга. Обычаи нарушал. Еще говорил: минет время, и люди будут прощены, утешены, счастливы. Все, кто поверит и полюбит. С мудрейшими учителями спорил и всегда их побивал. Еще о нем говорили, будто бы Он — сын рекса и сам реке всего на свете, а выше Его только отец. А Отец Его видел в людях непутевость, это уж и впрямь есть... Вот и отправил сына: принести им слово. Такое слово, чтоб аж сияло. А сын пошел учить сначала в деревни, а потом в Лезию, столицу провинции Виллиу, нашей земли. И там сказал Отцу: меня там, наверное, убьют. Никто не знает, что Ему ответили. Может, Отец сказал: увидят, что ты делаешь, вспомнят твои слова, хождения твои вспомнят и исправятся. А может, иначе сказал: собой их долги оплатишь. А может, иное было сказано. Сын научил учеников так же говорить, как Он сам. Ученик, который у нас был, очень хороший человек. Потом Он учил еще немного в столице провинции. А после Его мучительски казнили.

— Как казнили? Он ведь... Он ведь со мной был!

— Труп все видели. Мертвее мертвого.

— Бога нельзя убить. Или это не Бог.

— Его и не убили, брат.

— Убили же!

— А Он воскрес, пяткой от земли оттолкнулся и к Отцу на небо ушел. Тела никакого не осталось. Значит, и все мы так можем. Он вроде нам ...разрешил не умирать.

— Так кто Бог-то, Он сам или Его отец? Я не возьму в толк.

Она призадумалась. Потом брови у нее вверх вскинулись, вспомнила.

— Наши тоже спрашивали. Ученик Его тогда котел с горячим варевом открыл, глядите, мол, вот отец. Потом чуть-чуть в плошку из котла набрал. А это, он сказал, — сын. Над котлом пар поднимается, так это его чудесная сила, ее хватит на весь мир.

— Отец и сын — одно и то же?

— Выходит, да. Не мучай меня вопросами. Я путаюсь. Может, я как-то неверно объяснила, но если все и не так, то почти так.

— Ну а шрамы откуда у тебя?

— При нынешнем императоре вышел эдикт: всем поклониться Констанцию Максиму как богу. Имперцам привычно: кого тут только за бога не считают! А нам... как? Он ведь мучился за нас. Просто так пошел на муку и на смерть пошел. С нас ничего не спросил. Он нас, выходит, любил, жалел и миловал, а мы какому-то чучелу поклонимся? Ну нет.

Мне это понятно. А как же еще? Нельзя кланяться тому, кто заставляет тебя кланяться.

— Кто отказался, тех всех побрали в Лезии, посадили в темницу. И меня тоже, и брата, и ученика Его. Скоро ученика взяли наверх и там истребили. Потом к нам подступили. Мол, казнить бы надо тебя с малым, но если хочешь пожить и малому дать пожить, будешь в цирке со зверями драться, ты-де здоровенькая... Ну так, Значит, и вышло. Полтора года меня для боев содержали. Все уже, с кем я в темницу попала, умерли. Брат мой, он грамотный, какому-то начальнику зубы заговорил и выбрался. Меня, однако, вытащить не смог, не дали ему. А я каждый раз, когда выходила, просила Его: спаси! Дай мне сил! Он и давал. И против зверья. И против убийц-смертников. Отметинки, конечно, кое-где остались...

Смотрю на Эарлин... Сказать нечего. Честный человек. Если за любовь надо платить болью — платит. Если смертью — тоже платит, не боится. Терпит и любит. Я за честь платил, за добычу, за собственную жизнь. Мне не жалко. Такая судьба по мне. А она-то, она, она... за Избавителя, которого в глаза не видела ни единого раза. Терпит, стоит, не шатается. Такая сила в ней! Я... я... мне даже сказать ей нечего. Нечего сказать.

— Бежала?

— Нет. Зрители один раз пальцами показали: дать ей свободу! Вот, освободилась. Купцам в охрану нанималась... денег мало. Думаешь, замуж меня такую возьмут? Три года прошло, вроде не так уже и страшно на меня глядеть...

— Обязательно возьмут.

Я обнял ее, а она меня. Слез из меня не выжмешь, легче воду из камня выжать. А она, вижу, ревет. Ревет тихо, неслышно, только тело вздрагивает. Голова ее у меня на плече. Эарлин шепчет: