Книга Сфера-17 - Ольга Онойко

Зондер похмыкал. Потом взгляд его смягчился, он отставил чашку и подался вперёд, ложась на руки. Лицо его перестало быть лицом политика и властителя дум и стало лицом учёного и врача.

– Мантийская дружба, – проговорил он, – та же любовь. Но в силу своей природы она не бывает неразделённой. Ник, скажи честно, в каких вы отношениях?

Николас скрипнул зубами.

– Макс, – неприязненно сказал он, – это не ваше дело.

– Да, – неожиданно легко уступил Доктор, – я больше по патологиям. Мантийский коллектив – чертовски хорошая штука, пожалуй, лучшее, что они изобрели. Мне всегда было страшно любопытно, как он выглядит изнутри.

«Да отпусти же меня наконец, – подумал Николас почти с отчаянием. – Господи, больше двенадцати часов прошло. Он там один, и что он успел подумать обо всём этом… Пишут, что потеря коллектива крайне болезненна. Я не мантиец, но для меня она тоже болезненна. Слишком».

Мысли его окончательно теряли связность, и он подозревал, что если Зондер продолжит допрос, то мало что сможет из него выжать.

– Ладно, – сказал Зондер, – у меня тут утро. Порядочный журналист имеет право утром иногда спать, но товарищи начупры как назло заводятся в самую рань. Кстати, у нас тут пыль столбом. Товарищ Этцингер третьи сутки носится как солёный заяц, заводы запускает. А товарищ Морелли перезаключает договора с поставщиками. У него счета в транспланетных банках разморозили, представь себе. Революционный олигарх – страшная сила… Эдак и правительство менять не придётся. Эх, не судьба мне побыть всенародно избранным президентом… Скоро придёт гуманитарная помощь в виде новейших истребителей. Леди Тикуан больше не боится нашего страшного тоталитаризма. Летите домой, Ник.

Николас молча поднял глаза.

– Как выйдете из плюс-пространства, – продолжал Доктор, – рассчитывайте прибыть ночью. Мы верим в искренность товарища Фрайманна, но всё-таки отвезём его в Грей-Рок, чтобы дать отдохнуть с дороги. Опять-таки Сердце Тысяч, вселенская помойка, нужен карантин. Инцидент держать в строжайшей тайне. Портреты товарища Фрайманна в казармах Народной Армии никто снимать не будет.

Большая часть площадей «Тропика» оставалась на консервации. Расконсервировали только помещения для экипажа, пару кают, кафе-столовую и медотсек. В остальные помещения доступ был закрыт, вентиляция там не работала…

Медотсек располагался этажом ниже люксовой линии. В лифте стены были зеркальные. Я ехал, прислонившись к стене, смотрел в стену напротив и не распознавал отражения. В стёклах бродили размытые цветные пятна.

Сердце у меня колотилось в горле.

Мне было страшно.

Я пытался думать о другом. О чём угодно. Вообще не думать. Я сходил с ума. Расстрельная рота на Циалеше пугала бы меня меньше. Возвращение на «Поцелуй» было бы не настолько мучительным.

Я понятия не имел, что скажу Эрвину.

Какая-то часть моего сознания трусливо кричала, что я ничего плохого не сделал, только собирался. На редкость гнусная часть.

Но что я должен был думать? Меня обманули.

И всё, что нас связывало, из-за этого тотчас же стало ложью?

Другая часть меня столь же трусливо надеялась, что Эрвин всё ещё в трансе и говорить ничего не придётся. Так ли это, я легко мог узнать у ИскИна: затребовать картинку с камер наблюдения. Но почему-то я не сделал этих очевидных, напрашивавшихся вещей, отправился в медотсек вслепую.

Я был себе непередаваемо омерзителен. К тому же моя способность мыслить логически иссякла во время разговора с Доктором. Вероятно, я выглядел жалко. Безмозглое мятущееся существо. К счастью, я не различал себя в зеркале.

В машине Эрвин велел мне не подходить. Моё присутствие чем-то ему мешало. Возможно, оно и сейчас было лишним.

Лифт остановился, двери разошлись, и мне показалось, что вентиляция на этаже отказала. Такое вполне могло случиться: корабль был очень старый, первый владелец продал его по дешёвке, чуть ли не на разбор. От мысли о поломке меня внезапно бросило в пот. Накатил несоразмерный, животный ужас: манипуляторы корабельного ИскИна не осилят ремонта, мы в плюс-пространстве, мы задохнёмся… Подкосились колени, тошнота подступила к горлу. Потом пол едва приметно дрогнул. Я запоздало вспомнил, что такой эффект бывает во время прыжка. У многих людей переход в плюс-пространство вызывает приступ дикого страха, который, впрочем, скоро проходит бесследно… Когда я летел на Сердце Тысяч первый раз, по университетской программе, нам выдавали просветительские буклеты: в них говорилось, что психотикам, а также людям в состоянии шока и дистресса межпланетные перелёты не рекомендуются, так как могут ухудшить их состояние. Исключение предполагалось делать только в тех случаях, когда перелёт совершался ради спасения жизни.

Бывают ли у мантийцев шоковые состояния?

Оставалось выйти из лифта и пройти два десятка шагов, а я не мог двинуться с места. Лифт поразмыслил и вывел на стенку разноцветную схему этажа с надписями. «Здесь душно», – сказал я ему, и добрейший компьютер ответил: «Спасибо за указание, я передал распоряжение вентиляции». Холодный ветерок подул в ту же секунду, но впору было решить, что в нём не хватает кислорода: вдохнуть этот воздух не получалось. Я вызвал наконец ИскИн медотсека. Тот робко сообщил, что биоритмы пациента весьма странные, но регенерация идёт феноменально быстро и он, компьютер, не решается вмешиваться в процесс: вмешиваться в успешное течение естественного процесса вообще неразумно. Поблагодарив его, я подумал, что иногда понимаю Улли. ИскИны не задают глупых вопросов и отличаются несокрушимым здравомыслием.

Мне бы толику этого здравомыслия.

Что со мной случилось на Сердце Тысяч? Что и как вывернулось в моей голове? Я ухитрился увидеть врага в человеке, который меньше всего этого заслуживал. В человеке, которого настоящий, подлинный враг приговорил к смерти. Эрвин мою жизнь оценил дороже своей, а я в благодарность счёл его нелюдем.

Меня затошнило.

Единственным его прегрешением было то, что он не рассказал мне правды. Да, Эрвин лгал мне о своём происхождении и, вероятно, продолжал бы лгать. Но ведь он не собирался возвращаться на Манту.

Почему?

Я выбрел наконец из лифта и сел на белый диванчик в коридоре. Голографическая прислуга проявлялась медленно, чтобы пассажиры не вздрагивали, но я всё равно вздрогнул, обнаружив поблизости горничную. ИскИн любезно предложил напитки, и я попросил воды.

Эрвин всю жизнь поступал как герой. Он стал легендой Циа, а теперь подарил Сверхскоплению десятилетия мира…

И всё же почему он разуверился в идеях своей родины?

Никто не занимался его вербовкой, Антер солгал. Сомневаюсь, что такое вообще возможно – переубедить мантийца, сотрудника Комитета Коррекции, интервента. Это было его собственное решение.

Почему он решил так?

За то время, которое Эрвин провёл на Циалеше, у нас не произошло ничего, что могло бы внушить к нам симпатию. Я не верю в социальные аномалии. Пускай мы единственные решились на Революцию, но вслед за ней разразилась Гражданская война, и она ничем не отличалась от любой другой гражданской войны. Трибуналы курировал товарищ Линн, но мы с ним тесно сотрудничали. Инспектируя части, я беседовал с воен-юристами и хорошо представляю, скольких и за что отправляли под трибунал. Если это теперь считается аномалией в положительном смысле, то человечество должно быть намного хуже, чем мы думаем…