Книга Леонид обязательно умрет - Дмитрий Липскеров

— Какие архивы? — не понял репатриант.

— Я выяснил, что архивы Литфонд оставил вам в виде бонуса. Мне нужны эти архивы!

— А что в них? — задал глупый вопрос Жорж Евгеньевич.

— Секретные досье на детей до трех лет.

Банкир засмеялся, изображая благодушие. Он ничего не понимал. Какие архивы?.. Какие досье?..

— Отдадите так или продадите?

От слова «продадите» Жорж Евгеньевич вновь стал ощущать себя банкиром.

— Готов продать, — среагировал он мгновенно.

— Сколько?

— Ну-у… Сущая мелочь… Семьсот тысяч…

— Чего? — уточнил Чармен Демисович.

— Евро.

— Понятно… Я тогда кресло Сталлоне тоже захвачу…

— Для вас, господин Микелопулоус, все что угодно!

— У вас, Жорж Евгеньевич, самый крупный вклад чей ?

Банкир развел руками и укоризненно поглядел на гостя, мол, такого высокого уровня человек понимает, что информация конфиденциальная.

— Корпорации «Океан времени», — тем не менее раскрыл секрет Жорж Евгеньевич.

— Моих там девяносто восемь процентов. Остальные два завещаны Академии наук. Пришло время забрать вклад. — Чармен Демисович поднялся из кресла Сталлоне и направился к выходу. — Через три минуты у вас будут реквизиты счета, на которые следует перечислить активы, — на ходу информировал он.

Жорж Евгеньевич чуть не скончался в одночасье. Прежде чем сделать это, репатриант огласил свое решение передать архивы яслей господину Микелопулоусу безвозмездно. Для исторических изысканий на благо науки, так сказать…

— Спасибо, — обернулся ненадолго Чармен. — Мне нужны дела на мальчиков, рожденных в девятьсот шестьдесят четвертом году в конце февраля… Такое дело, вероятно, одно… Потрудитесь сами отыскать его. Остальной архив оставьте себе!..

— Завтра с курьером информация будет у вас!

Перед тем как выйти насовсем, Чармен Демисович обернул к репатрианту свое верблюжье лицо и попросил:

— Верни, Жоржик, детям ясли! Как-то все это некрасиво!..

* * *

После неудачной командировки в арабскую страну Ангелина устроилась работать в пельменную на Трубной площади. Труд был тяжелым, но ей это было только на руку, отбивал общепит мысли о лаже. Она слушала заказы и автоматически отмеряла двойные, полуторные, со сметаной, маслом и уксусом. Шлепала тарелки на весы роботом. Покрикивала, когда мужики пол-литра доставали, но всерьез не злилась, если не нажирались до полуобморочного состояния.

С некоторыми любителями пельменей Геля иногда уходила после смены к себе домой, дабы плоть не мучила. А то как-то совсем тяжело, когда душа болит и тело переизбытком забродившего сока тревожится.

Подельницы по пельменному делу Лебеду осуждали не сильно, так как баба она была незамужняя, а комсомольской организации у них в заведении не существовало, впрочем, как и партийной. Моральный облик пельменной существовал на низком уровне, но доходы заведение приносило приличные — лидер по району. Трест столовых на всякие сигналы закрывал глаза, лишь заведующей иногда позванивали, чтобы сотрудницы не забывали проходить диспансеризацию с уклоном на венерологию.

Жизнь текла своим чередом, Ангелине стукнуло пятьдесят три, и свой день рождения она встречала в полном одиночестве. На праздничном столе стояла кастрюлька с пельменями и чекушка водки.

Чокнулась с бутылкой, усмехнулась и произнесла тост:

— За вас, мужики! За тех, кто был счастлив со мною, за всех вас, кого уже давно со мною нет!..

Она хлебнула из стаканчика, поморщилась, закусила развалившимся в воде пельменем, да и пошла спать. Перед сном почистила порошком зубы и помылась до пояса. Глядела в зеркало и видела свою грудь — совсем молодую, стоячую, как у девчонки, твердую и наглую… На хрена?..

«Это оттого, что я не рожала, — думала Геля. — В сорок пять — баба ягодка опять!»

Лежа в постели, она думала, что же такого произошло в жизни неправильного, отчего у нее не случилось детей ?.. Видно, в природе так заведено, что есть люди, созданные продолжать род человеческий, а есть индивиды для других функций. Она — стрелок. Она — бывший стрелок!.. Ничего более путного Геля придумать не смогла, а потому заснула в день рождения, удивленная своей странной жизнью.

На следующий день с ней случилась тихая истерика. Так бывает, когда нутро переполняет пустота.

В продуктовом магазине, заплатив в кассу за полкило колбасы, она не встала, как обычно, в очередь, а прошла к самому прилавку и, оттеснив толстую тетку плечом, протянула чек продавщице.

— В очередь! — гавкнула труженица прилавка.

— Мою колбасу! — потребовала Ангелина. Здесь очередь загудела недовольно и агрессивно.

— В очередь! — закричали особо нервные.

— Молодая, да наглая!

Особенно надрывалась толстая тетка, очевидная домохозяйка, обжирающаяся на ночь майонезом.

— Вы только посмотрите на нее! — выпячивала тетка могучую грудь. — Да это ж проститутка! Шалава!.. Еще, дрянь, без очереди лезет!

Геля сохраняла видимое спокойствие и продолжала требовать:

— Мою колбасу! Я имею право!

— Ишь, она имеет право! — взвинчивала скандал обиженная тетка. — Ты что ж, мать многодетная?

— Нет… Колбасу!

— Инвалидка?

— Нет… Я жду!

— Герой Советского Союза? — издевалась тетка вовсю, призывая очередь к травле.

Очередь с удовольствием принимала приглашение и злобно ржала.

— Я — кавалер…

— Никто и не сомневался! — улюлюкала в восторге грудастая. — Мужланка!.. Кавалер барышню хочет украсть!..

И здесь Гелина нервная система не выдержала. Просто мозг решил, что пришла пора действовать. Она сжала пальцы в кулак и сверху вниз тюкнула визжащую бабу по носу. Ударила сильно и больно. Теткин нос лопнул, будто помидор, забрызгав онемевшую очередь кровью.

— Мою колбасу! — попросила Геля вновь.

Продавщица, ошарашенная произошедшим, тотчас подвинула бумажный сверток просительнице и скрылась в подсобке.

В это мгновение ударенная тетка повалилась с запозданием на спину, увлекая за собой часть обалдевшей очереди. Но этого уже Геля не видела. Она шла по улице, переполненная тихой истерикой.

На Петровском бульваре ее задержали милиционеры.

Доставили в отделение, подержали некоторое время за решеткой, а потом вывели в кабинет для дознания.

В светлую комнату набилось пол-очереди из магазина. Мужчины и женщины, записавшиеся в свидетели, сверкали глазами, наполненными справедливым гневом. Перед столом оперуполномоченного сидела грудастая тетка, засунувшая в разбитую ноздрю огромный мужской носовой платок.