Книга Корсар. Крест и клинок - Тим Северин

* * *

Неделю спустя, когда Оуд Нун остался далеко позади, Гектор пожалел, что принял совет старика. Ехать верхом на верблюде — занятие крайне неприятное. Развязная поступь этого зверя заставляет всадника размашисто раскачиваться в седле взад-вперед, и так весь день. А спешишься и пойдешь рядом — берегись дурного верблюжьего дыхания и переменчивого нрава. Перед выездом из деревни Ибрагим, внук проводника, показал им, как заставить верблюда встать на колени, как свободно надо стреноживать, чтобы он мог попастись, когда в пути попадется какая-то растительность, и как связать крепче в коленях, когда караван останавливается на ночлег.

— Доверяйся Аллаху, но стреножь своего верблюда, — пошутил парнишка.

Но Гектор по-прежнему считал верблюдов тварями капризными и неуправляемыми. Он предпочел бы сидеть верхом на лошади, когда пытался заставить своего верблюда держаться обок или позади каравана на случай нападения таинственных туарегов, которых так боялись торговцы. Он думал, что караван будет двигаться длинной вереницей. Но караван шел врассыпную, медленно продвигаясь по унылой плоской местности, и каждый купец, его рабы и слуги заботились только о своих верблюдах. Впереди ехал Абдулла, старец-проводник, вместе со своим внуком. Каждую ночь, когда караван останавливался у источника, Гектор с друзьями присаживались к костру амазихов. Купцы не обращали на них никакого внимания.

— Моя лошадь легко могла бы пройти этот путь, — сказал как-то вечером Гектор Ибрагиму. Как с ним было не подружиться, с этим веселым и восторженным юношей? — Каждую ночь мы приходим к источнику, где можно напоить животных. Руки у меня просто ноют от попыток направить верблюда в нужную сторону.

— Есть поговорка — «у ездока свои намерения, а у верблюда — свои», — последовал ответ. — И мы только начали переход. Погоди, дальше вода нам будет попадаться через два дня на третий, а то и реже. А еще там встречаются такие места, где поверхность пустыни обманчива. Вроде кажется плотной и жесткой, а на самом деле только тонкая корка. Ступишь — а она и провалится. Лошадь провалится и сломает ногу, а верблюд, он более гибкий. Его можно вытащить с помощью веревок, и он пойдет себе дальше. — Юноша подбросил в костер сухую ветку колючего куста и проследил за искрами, взлетевшими в ночное небо. — А потом, дедушка говорит, что завтра будет ирифи, ветер пустыни. Он говорит, что ветер продлится всего несколько часов, но нашим животным будет нелегко. Ты предупреди своих товарищей, что им понадобятся головные накидки.

Небо приобрело зловещий красновато-серый оттенок. Караван только что пустился в дорогу, когда первые дуновения легкого ветерка начали поднимать пыль и песок, закручивая их маленькими спиралями, которые пробегали, крутясь, по земле, а потом опадали. К середине утра ветер усилился настолько, что песок летел людям в лицо, больно сек, заставлял чихать, а глаза — слезиться. Пришлось спешиться, обмотать голову кусками тканей и брести вперед, низко склонив головы. Рядом шли верблюды, сузив ноздри и полуприкрыв глаза длинными веками. До вечера ирифи вихрился вокруг, порой усиливаясь до штормовых порывов. За двадцать шагов ничего не было видно, и верблюды шли тесно, боясь потерять друг друга из виду. Лошадь в таких жутких условиях, размышлял Гектор, отказалась бы идти дальше, повернулась бы и встала хвостом к этому страшному ветру.

— Теперь я понимаю, почему Абдулле не нужно зрение, чтобы вести караван, — заметил Гектор Ибрагиму, когда они отдыхали у костра. — Я с трудом мог поднять голову против песка и ветра. И когда мне это удавалось, я все равно ничего видел.

— Бывает куда хуже. Ирифи порою дует пять-шесть дней подряд и гораздо сильнее. Однажды погиб целый караван, потому что не мог двигаться ни вперед, ни назад, и его занесло песком. Там погиб мой отец. Он вел тот караван, который погубило ветром. И тела его так и не нашли. Думаю, он лежит где-то под песком, высохший, рядом со своими верблюдами и купцами, которых он вел. Бывает, что спустя годы ветер снова уносит песок. Так что, может быть, его найдут, и мы сможем похоронить его как полагается.

Взяв две металлические миски, Ибрагим встал и сказал:

— Вы с Даном можете мне помочь. Меньше чем через неделю начнется самый трудный переход. Десять дней не будет ни воды, ни травинки, ни листочка, чтобы верблюды могли поесть. Среди наших верблюдов есть такой старый, что ему никак не перенести этого испытания. Лучше пусть он сейчас принесет пользу.

Ибрагим пошел туда, где стояли стреноженные верблюды. Отобрав нужное животное, он отвел его немного в сторону. Там он заставил его встать на колени и показал Дану, как натянуть уздечку, чтобы верблюд склонил голову набок и вытянул шею. Гектор поднес чашу к артерии, а Ибрагим ловко перерезал горло животному, так что кровь хлынула в миску.

— Поставь миску в костер на угли, — сказал он Гектору. — Через несколько минут кровь загустеет, и будет хороший суп. Мы с Даном займемся тушей. Сегодня мы попируем требухой, а завтра начнем сушить мясо на солнце, а шкуру сохраним на всякий случай.

Он взрезал ножом живот верблюда, обнажив шаровидный рубец желудка, который осторожно вскрыл. Внутри находилась густая зеленая комковатая кашица, дурно пахнущая. Взяв вторую миску, Ибрагим выгреб в нее содержимое желудка.

— Это тоже можно приготовить на ужин, — сказал он. — Верблюд уже съел, но мы тоже можем этим попользоваться. В пустыне ничего нельзя выбрасывать.

Неделю спустя верблюжья шкура пригодилась, когда Бурдон, несмотря на свой страх перед змеями и жалящими насекомыми, неохотно согласился бросить истоптанные сапоги. К тому времени сапоги изорвались в клочья о камни. Ибрагим умело вырезал для него сандалии на двуслойных подошвах, пустив в дело шкуру верблюда, мясо которого уже сушилось под солнцем нарезанными полосками на вьючных седлах. Теперь путь пролегал по самому трудно-преодолимому участку пустыни. То было иссушенное бурое пространство — пески и голые останцы каменистой породы, которые в мерцающем знойном мареве легко можно было принять за крыши далеких городов. Жара стояла такая, что каравану приходилось идти по ночам. Днем люди прятались от солнца под кусками ткани или в тени тюков, навьюченных на верблюдов. Песок раскалялся так, что обжигал ноги, а драгоценные мехи с водой день ото дня все больше и больше худели — их содержимое выпивало солнце. Наконец, когда уже казалось, что эта пытка никогда не кончится, Абдулла объявил, что они миновали отметку середины пути. Гектор, который давно уже перестал пользоваться своей киблой для определения сторон света и направления пути, удивился уверенности этого незрячего человека.

— Почему твой дед так уверен? — спросил он у Ибрагима. — Я, к примеру, понятия не имею, сколько мы уже прошли.

— Мой дед пересекал пустыню раз тридцать, не меньше, — с гордостью ответил Ибрагим. — В своей голове он хранит счет дням и часам нашего пути, даже число шагов. Он слушает звуки пустыни и говорит, что каждая часть ее звучит по-своему, и по этим звукам он узнает, где находится. А когда сомневается, то нюхает песок.

И вправду, Гектор заметил, что время от времени старый проводник набирает в руку горсть песка и подносит ее к лицу. У него самого уже не хватало духа, чтобы подвергать сомнению уверенность Ибрагима. А вот Бурдон был не столь доверчив. Он потихоньку набрал немного песка и завернул его в тряпочку. На другой день, ссыпав этот песок на ладонь старого проводника, он через Ибрагима попросил того сказать, сколько еще дней осталось до следующего источника. Старик понюхал горсть и с отвращением отшвырнул песок прочь.