Книга Каменный век. Книга 1. Род Волка - Сергей Щепетов

– Тайн бытия много. Низшие известны всем взрослым, а высшие…

– Доступны немногим?

– НУЖНЫ немногим. В том и проблема с тобой, пришедшим из будущего, – понять, каков твой уровень посвящения. И дать тебе его.

– Вот даже как?! А если я и нижними не владею, то как вы сможете определить мой верхний уровень?

– Спрашивай, – пожал плечами старик, – и все станет ясно.

– Все что угодно?! И никто не будет смеяться?

– Похоже, ты боишься чужого смеха больше, чем оружия… – Художник помолчал, потом закончил: – И наверное, правильно делаешь. Но через это нужно пройти. Или не проходить – это твой выбор.

– Что ж, – улыбнулся Семен, – тогда я сделаю его! Можешь смеяться надо мной, можешь обзывать глупцом – я все равно в это не поверю, потому что знаю, кто самый умный и самый красивый в Среднем мире!

Старик прищурился, всматриваясь в его улыбку:

– Да, ты на самом деле не хочешь быть как все. Ты действительно считаешь себя одним из лучших. Но сомневаешься. И всю жизнь доказываешь это себе и другим. Или только себе?

– Послушай, Художник, – смутился Семен, – я, честно говоря, как-то не задумывался. Это так важно?

– Конечно. От этого зависит твой уровень посвящения. Ты должен знать ответ хотя бы для себя. И тогда поймешь, о чем нужно спрашивать.

– Но кое-что я уже понимаю. Можно?

– Да.

– Почему рисунки в пещере? Снаружи много хороших поверхностей, там люди могли бы все время видеть их.

– Рисунки не для людей. Не для живых людей. Здесь нет ничего такого, чего они не могли бы видеть сами, пребывая в Среднем мире.

– Тогда для кого?!

– Для тех, кто ушел в прошлое. Для тех, кто остался в Нижнем мире.

– Для умерших?

– Для живущих в Нижнем мире. Я даю им то, чего они лишены.

– Животных и охоту на них?

– Красоту жизни этого мира. Передать им степь и горы, леса и реки я не могу – только красоту.

В попытке понять две эти короткие фразы у Семена чуть крыша не съехала. «Ну, почему мои бывшие современники считают, что эти люди обходились словарем Эллочки-Людоедки?! Тут же черт ногу сломит! Словом „красота“ можно лишь приблизительно перевести обширное и емкое понятие – нечто вроде квинтэссенции, животворящей сущности бытия. Таких терминов, как „лес“, „горы“, „степь“, „реки“, просто не существует, а есть обозначение как бы основного, фонового проявления материального мира. И в довершение всего, местоимение „я“ использовано не в единственном числе, но и не во множественном – понимай, как хочешь: множество „я“ или дискретное „мы“. С такими понятиями, как „Нижний“, „Средний“ и „Верхний“ миры, можно только свыкнуться, приняв за аксиому их условность, поскольку на самом деле ни один из них не выше другого и не ниже. Вплетенные в них представления о „прошлом“ и „будущем“ вообще понять без бутылки невозможно, поскольку то и другое существует как бы одновременно – при весьма своеобразном представлении о „времени“, разумеется».

В общем, осмысление услышанного Семен решил оставить на потом и задал следующий вопрос:

– Люди, как я понял, редко убивают мамонтов. Но их рисунков очень много. Вы обкладываете жилища их челюстями, подпираете кровли их бивнями, накрываете уходящих в другой мир их костями, чтобы они смогли вернуться. С этими существами связана какая-то тайна?

– Тайна есть у всякого сущего. Известное одному перестает быть для него тайной, оставаясь ею для другого. Черный Бизон рассказал, что ты знаешь многое. С чего начинается тайна для тебя?

– Ну… не знаю… – в который раз растерялся Семен. – Кусок мяса, размером с кулак, очень большой, если ты ешь зайца, но такой же кусок надо считать маленьким, если он отрезан от туши бизона.

– Тогда покажи мне свой кусок, – улыбнулся Художник и отодвинулся в сторону. – Покажи, и я скажу тебе, велик он или мал.

Теперь Семен мог видеть изображение, над которым, вероятно, Художник работал перед его приходом. Судя по закрученным бивням, на мокром песке был изображен матерый мамонт-самец. Он трубил, воздев хобот вверх, а бок его был утыкан стрелами.

«Очень эффектно, очень натуралистично, – подумал о рисунке Семен. – Только, похоже, автор ждет от меня не похвалы и не критических замечаний, а явно предлагает какой-то тест. Что же сказать такого умного? Стих? На Атту, помнится, хорошо действовало…»

И он выдал творение, сочиненное «впрок» под впечатлением своей «охоты» на мамонта.

Бурую шерсть теребит тихий ветер,

Ноги могучие в землю уперлись,

Горб к небесам поднимается мощно,

Хобот траву рвет, как горсть исполина…

Долго смотрел я на чудо Создателя.

Щедрость Его мне известна, но все же

Как, для чего сотворилось такое?

Мысль какую хотел воплотить Он?

Может быть, дoлжно мне знать свое место

В мире случайностей, боли и страха?

Помнить ненужность свою, мелкость, слабость

И не гордиться ничтожным успехом?

В мире Срединном у всякого пара,

Что неразрывна в своем отрицанье:

Голод и пища, огонь и вода,

Смелость и трусость, беда – не беда.

Зайцу лиса предназначена жизнью,

Буйволу – волк или тигр острозубый,

Щуке карась изготовлен как пища,

А горностаю – и мыши, и белки.

Лишь человека создал одиноким

Мудрый Творец всех миров и вселенных:

«Существо, только ближним ты нужно,

Все для тебя, но ничто не твое!»

Мысль такая проста до обиды:

Надо ль возиться с ничтожной букашкой?

Может быть, сделал Он все по-другому,

Знанье иное хотел передать мне?

«Мамонт, как ты, одинок в этом мире —

Не для травы же живет это чудо.

Мощь у него, у тебя твоя слабость.

Он – совершенство, а ты безобразен!

Со зверем иль птицей тебе не сравняться,

Все, что имеешь ты, – в ловкости пальцев,

В мыслях – и подлых, и мудрых,

Что копошатся под черепом тонким.

Мало ли этого, чтобы подняться

Над суетою заботы о пище?

Чтобы рискнуть превозмочь эту силу?

Может быть, создал ее для того Я?

Тело свое сделал бурой громадой,

Чтоб ты дерзнул причаститься Создателю,

Обретая бессмертие в детях своих,

Груз разделил Мой и счастье творения».

Что ж, не прошу у Творца подаянья:

Выбор мне дал – и за это спасибо.

Жизнь, как и смерть, на концах моих пальцев,

Что тетиву сейчас спустят. Аминь!