Книга Пасынок судьбы - Владислав Русанов

Зеленокожая бросила единственный взгляд на содержимое сундука. Презрительно скривилась, но отвернулась.

— И что же там? — еле слышно проговорил Ярош — они с Годимиром достигли прочного дубового ларя одновременно. Под густой бородой разбойника вспучились и заиграли желваки. — Твою мать, курва старая…

Рыцарь с большим трудом сдержался, чтобы не кинуться следом за Олешеком. Рот наполнила едкая слюна, горький комок подступил к горлу.

Сундук примерно на треть заполняли отрезанные уши с серьгами — мужские и женские, пальцы с простыми кольцами и довольно дорогими перстнями, измаранные кровью сапоги — Годимиру почему-то показалось, будто в голенище одного из них мелькнул осколок берцовой кости, — еще какие-то украшения…

Вот так старички… Само воплощение гостеприимства!

Меч словно сам собой пополз прочь из ножен.

— Дай, я! — прорычал рядом Бирюк.

— Людоеды близко, — лениво зевнув, напомнила навья.

— Во-во! — заголосила старуха. — Вот они и заставили! Это не я! Это они! Они приносят. Меняют…

— А ты им мяска, а, старая? — осклабился Ярош.

— Ну да! Жить-то надо…

— Тебе, конечно, надо. А другим?

— Так вы случайно попались! — Якуня то и дело срывалась на визг. — Молодые панычи приходят… Не такие, как вы, злые… Быков, коней приводят… Мы с дедом меняем…

— А случается, и пленных, да? — Ярош занес корд.

— Ну, было, было! — Бабка ударилась затылком о печь. Аж кирпичи вздрогнули. — Пару раз, не больше…

Аделия непонимающе посмотрела на мужчин:

— А что, собственно…

— Ничего, твое высочество, — ответил Годимир. Бросил меч обратно в ножны. Развернулся. Коротко сказал старухе: — Живи. Если сможешь.

— Твоей ненависти хватит на седмицу, — шепнула навья, проходя мимо рыцаря к выходу.

Олешек последовал за ней. Шпильмана слегка пошатывало.

Аделия брезгливо бросила сковородник в угол, приподнявшись на цыпочки, попробовала заглянуть в сундук, но Ярош захлопнул крышку. Королевна фыркнула и вышла из дома.

— Развяжите, панычи… — ныла старуха.

— Обойдешься! — рыкнул Годимир.

— У-у-у, собака… — добавил Ярош, замахиваясь, словно для удара.

Якуня зажмурилась и втянула голову в плечи.

— Тьфу ты, ну ты! — сплюнул разбойник. — Как других резать, так не боялась…

Рыцарь кивнул и пошел к двери. Уже в сенях он услышал стук падения чего-то не слишком тяжелого. Обернулся. Ярош, угрюмо зажимая рану, шагал сзади.

— Что всполошился, пан рыцарь?

— Да ничего… — Годимир пожал плечами. — Почудилось.

На крыльце Бирюк легонько хлопнул словинца по плечу:

— Я сейчас, пан рыцарь…

— Ты не слишком задерживайся. Навья сказала — горные людоеды на подходе.

— Да ну? — Разбойник побледнел. Или показалось в неверном свете клонящегося к закату солнца? — И много?

— Дюжина.

— Ну, вот и отгулял свое, Ярош Бирюк… — Заречанин вздохнул, вытер окровавленные пальцы о штаны.

— Навья выведет к пещере, — попытался ободрить его Годимир.

— Да? Может быть. Во всяком случае, никто не скажет, что я сдался без боя. — Ярош покрепче сжал в ладони лук, движением плеча поправил тяжелый, полный стрел колчан. — Ладно. Идите пока.

Он огляделся, подхватил едва заметный в густой траве кол и принялся деловито подпирать двери избы. Внутри тоскливо орала Якуня.

— Чего это она? — удивился Годимир.

— А я почем знаю? Может, спятила на радостях?

— На радостях? Ну-ну…

Словинец покачал головой и пошел к остальным.

Олешек опять блевал, упершись головой в поленницу. Тут уж одно из двух. Либо Якима, проткнутого держаком, увидел, либо коней порезанных. В отличие от музыканта, королевна сохраняла спокойствие. По крайней мере, внешне. Ну, разве что чуть-чуть чаще, чем следует, озиралась по сторонам.

Годимир внимательно глянул на Якима. Старик умирал долго. Об этом свидетельствовали две глубокие борозды, прорытые каблуками его чоботов в утоптанной земле.

— Ну, так что… — Рыцарь хотел спросить у зеленокожей, не пора ли.

Но тут меховым комком им под ноги выкатился Мохнопятик. Он оказался размером с крупную дворнягу, желтые зубы торчали изо рта, до боли напоминая бобра, вот только хвост не был похож на бобровый — никакой тебе благородной мясистости, крысиный задохлик. Что за зверь такой? Почему о нем не упоминал не один составитель бестиариев и монстрологий?

Мохнопятик запрыгал на задних лапах, потешно взмахивая передними, зацокал словно белка.

На лицо навьи тенью набежала забота.

— Что, так плохо? — спросил Годимир.

— Они близко, — кивнула зеленокожая.

— Так чего же мы ждем? — подошел Ярош. Он наложил стрелу на тетиву, но боевого задора в голосе не слышалось. Уж скорее, обреченность.

— Побежали! — Навья тряхнула головой, волна волос метнулась с плеча на плечо.

И они побежали…

Неживая повела людей на тот самый, похожий на вываленный язык, холм.

Когда Годимир бросил прощальный взгляд на избушку стариков-предателей, ему почудился внутри отблеск пламени.

— Что зыркаешь, пан рыцарь? — буркнул Ярош. — Боюсь я, кто-то из нас каганец опрокинул. Вот незадача! Сгорит теперь старуха. Будешь жалеть?

— Не думаю, — отозвался словинец. — Просто…

— А коль не пожалеешь, так и говорить не о чем. Ты не грусти, пан рыцарь, этот грех я на себя возьму. Одним больше, одним меньше… Какая разница? Мне по-любому в Королевство Господне не войти.

После они молчали. Поднимаясь по крутому склону, где корни елей цепляются за ноги, а колючие лапы хлещут по лицу и плечам, много не поболтаешь. Но на гребне рыцаря вновь заставил обернуться протяжный громкий не то крик, не то вой, донесшийся снизу…

Избушка дымилась. Плотные белые клубы вырывались из-под начавших скрючиваться и коробиться пластов дерна, в окне металось багровое пламя. Вряд ли Якуня выжила. Даже если и не сгорела, то в дыму задохнулась как пить дать. А может, это и к лучшему? Как бы отнеслись людоеды к бабке, упустившей добычу? Кто знает?

А потом Годимир увидел и нелюдей.

И вправду, около дюжины — пересчитывать не хотелось.

Здоровые, мохнатые, ручищи свисают ниже колен. Головы тяжелые, вырастающие прямо из плеч, со скошенными назад лбами и толстыми надбровными дугами. Рыцарь сумел разглядеть курносые носы с вывернутыми ноздрями, толстые губы и маленькие глазки. У большинства лица (или морды?) заросшие рыжими бородами, а у одного — очень высокого, широкоплечего — блестела на темени обширная лысина.