Книга Т-34 - истребитель гархов - Игорь Подгурский

Луна выкатилась из-за облака, внезапно высветив громадного слона на фоне унылого ночного болота. Слон, отдуваясь, сделал еще несколько шагов к костру и остановился, покачивая головой.

— Ну, что замерли, давайте, подходите, будем знакомиться. Я — Хасан, Хранитель. Меня прислал сюда Великий Линдворн, исполняя волю несравненной госпожи Принципал, владычицы пяти мирозданий по пяти миров в каждом.

Длинный хобот смешными и неуклюжими движениями похлопал подошедших Мариса и Виктора по плечам и груди, затем настала очередь Ковалева и Суворина.

— Рад встрече с вами, воины. — Хасан щурился на тускнеющие угли. — Сегодня нам предстоит трудная работа. Потребуется много сил. Вздремнем до рассвета. Ложитесь спать, сон у меня чуткий. На этой стороне реки людей точно нет, а зверей можно не опасаться, хм… Я же Хранитель, и они это понимают. Вот насекомым, тем не объяснить ничего… Только муравьи и пчелы понимают порядок. Остальные — просто глупые жужжалки… Кха! Тьфу!

Прокашлявшись, слон сразу уснул, едва заметно покачиваясь на ногах — для устойчивости.

* * *

Погонщик был глуп, как и полагалось погонщику. Глуп и упрям. Особенно раздражали круглые глазные щитки, которые глупый погонщик упорно вешал на боевую сбрую Хасана. Хорошо, что погонщик был труслив, как обезьяна. Он и был похож на обезьяну, этот Селим. Такой же маленький, сутулый и противный. Во время боя он обыкновенно обхватывал голову худенькими ручонками и пронзительно визжал, ничего не видя и не слыша вокруг. Болтаясь на дне корзины погонщика, обезумевший Селим уже не мешал Хасану, и боевой слон сдвигал хоботом щитки и осматривался.

Вот и на этот раз все повторялось. Едва завидев недвижный лес пик, возвышавшийся над греческими фалангами, Селим перестал колоть крючковатой палкой чувствительные уши Хасана и начал терять сознание от необоримого страха. В плетеной башне на спине, выше корзины Селима, сидели лучники, но им не было дела ни до погонщика, ни до того, куда идет слон. Их задачей было поражать острыми стрелами неприятеля, попавшего в зону обстрела, а все остальное их не касалось. Оперение стрел у всех лучников было разным. После боя количество убитых одинаковыми стрелами давало хозяину стрел право на пропорциональную долю добычи. Пять из двух сотен, шестьдесят из ста тысяч… Несколько разных стрел в одном вражеском трупе означало фактический ноль для каждого лучника, и выражение «добавлю тебе стрел» означало наивысшую форму ненависти из всех возможных…

Греки выстроились не так, как обычно, — их строй был одинаково прочен и на флангах, и в центре.

Теперь они начнут осыпать слонов огненными стрелами, как будто слоны боятся огня больше, чем люди. Смешные! Кожа слона не поддается даже удару меча, так что ей эти смешные горящие свечи! Хасан протрубил атаку: «Все за мной!» Слоны забыли о погонщиках и сплотились в клин. Оборона греков была пробита, и фаланга потеряла свой смысл. Единые и монолитные с фронта, греки ничего не могли противопоставить боковому удару. Лучники в плетеных башнях знали свою работу. Всадники в богатых доспехах и шлемах с причудливыми перьями падали замертво от свистящих персидских стрел, а их кони храпели и в ужасе поворачивали вспять. Греки, замыкавшие пеший строй с тыла, надеялись, что до них дело не дойдет. Они не были готовы к противостоянию, а всего лишь поддавливали своими телами обреченных бойцов первых линий, потому и удлиненные железные бивни персидских слонов, и стрелы лучников были для них громом среди ясного неба…

Хасан не помнил, как вышел из боя. Просто он вдруг почувствовал, что на его загривке и спине не осталось никого живого. Спина и шея стали горячими от крови, льющейся из корзины и стрелковой башни, и слон утратил интерес к происходящему. Ему, Хасану, эта битва была ни к чему, как и десятки других сражений на его памяти. Он побрел в сторону реки, потому что очень хотелось пить. Когда его догнал чужой человек на белом жеребце, Хасан не испытал ни страха, ни удивления. Мужчина спрыгнул на землю, встал перед слоном и вдруг ласково позвал по-персидски:

— Фил, фил!

Он вытащил из сумы вкусную лепешку и протянул слону, ласково приговаривая что-то по-гречески.

Хасан чуть не заплакал. Он с детства не слышал ничего похожего. Добрый слон очень устал от военной злобы и ругани, ему надоело топтать и крушить врагов. Хасану хотелось покоя. Он позволил говорливому греку сбросить с себя броню, корзину и плетеную башню с трупами, обмыть свое разгоряченное тело в голубоватой мелкой речке и увести подальше от запаха крови, истошных воплей, ржания и железного лязга. Когда звон битвы затих за пологими холмами, Хасан погрузился в приятную дрему. Равномерная ходьба по равнине убаюкивала. Боевой слон царя Дария шел в давно забытую мирную жизнь. Ему предстояло выучить греческие слова и таскать огромную телегу с мраморными глыбами для человека по имени Полифеб. Хасан мог часами смотреть, как упрямые руки мастера высвобождают из кусков камня людей, спрятанных туда неведомой силой. Освобожденные люди оставались неподвижными, но очень красивыми, похожими на других, живых, которых Полифеб ставил перед собой и разглядывал все время, пока длилось таинство.

Хасан много думал. Он понял, что Полифеб не догадывается освободить бывшим узникам глыб ноги, и потому они продолжают хранить безжизненную неподвижность. Однажды слон не выдержал, подошел к очередной скульптуре, обвил хоботом ее ногу, прилипшую к каменной основе, и с силой потянул. Раздался хруст, и красивая человеческая фигурка без ступни повисла в воздухе, оставаясь холодной и бездыханной. Девушка, на которую часами смотрел мастер, решила, что слон проделает то же и с нею, и с громким визгом бросилась бежать, не надевая одежды. Полифеб долго смеялся, утирая слезы, а потом серьезно посмотрел на Хасана:

— Впервые вижу такого разборчивого и утонченного слона! Мне тоже были не по душе пропорции ее тела, ты прав. Но больше так не делай, хорошо? Статуя сгодилась бы кому-нибудь менее искушенному, чем мы с тобой. Пойдем-ка, выберем белоснежную глыбу паросского мрамора, чистую, как горный снег. Оракул вчера шепнул мне, что сама Селена готова мне позировать для изваяния в собственном храме! Богиня слишком занята, поэтому нам с тобой придется сделать все сперва в гипсе, причем очень-очень быстро, представляешь, мудрый Хасан?

Оракул велел установить в храме Селены три зеркала из полированной бронзы и ждать. Хасан принес неподъемные зеркала в храм, а Полифеб тщательно сориентировал их по звездам. Богиня явилась Полифебу в безлунную тихую ночь. Она была в плаще с застежкой на левом плече, а на лбу ее красовался обруч с круглым камнем. Полифеб учтиво приветствовал ослепительную красавицу, но она прервала его торжественную речь и сказала, чтобы он приступал. Все было готово заранее — гипс, приборы рисования и измерения, плошки с бездымным маслом и бронзовыми отражателями. Мастер спросил богиню, в каком одеянии ей будет угодно предстать в мраморе, а она вместо ответа нажала застежку на плече, и плащ упал к ее ногам. Никогда еще ни Хасан, ни сам великий Полифеб не созерцали столь совершенного тела. Скульптор вышел, наконец, из оцепенения, и начал поспешно делать наброски и лепить, лепить, лепить. Богиня терпеливо позировала, расспрашивая Полифеба о его жизни, об искусстве, о людях и местных нравах. Когда она заметила Хасана, серой горой возвышавшегося в темноте за жертвенником, то велела и ему приблизиться.