Книга Человеческое тело - Паоло Джордано

В квартире, которую оплачивает город и в которой Торсу проживает с тех пор, как он отлежал в разных реабилитационных клиниках, дежурит парень с густыми растрепанными волосами и сонным взглядом.

— Я от прихода, — объясняет он. — Дежурю два дня в неделю, по четвергам и субботам. Все равно с Анджело забот немного. Можно почти все время заниматься.

Эджитто одет в штатское, он сказал, что они с Торсу друзья (судебное разбирательство, начатое семьей Торсу, еще не окончено, вряд ли они обрадуются, узнав, что Эджитто появился в их краях). Наверное, поэтому волонтер позволяет себе прибавить:

— Война — это грязь. Сам я пацифист. — Он глядит на настенные часы — одно из немногих украшений комнаты. — Он еще спит, но я могу разбудить. Анджело будет рад побыть в компании. К нему никто никогда не приходит.

— Я не тороплюсь. Подождем! — Эджитто выдвигает из-под стола стул и усаживается.

— Со стариками то же самое, — говорит волонтер. — Знаете, мы, ребята из прихода, ходим и по домам престарелых. Пройдет несколько месяцев, и у многих кончается запал. Только одна девушка продолжает его навещать. Ну, то есть приходит довольно часто. Ее зовут Элена, вы знакомы?

— Боюсь, что нет.

— Симпатичная. Чуть полноватая. — Он ждет, пока Эджитто подтвердит, что незнаком с ней, помотав головой. — Садится рядом с Анджело и читает ему книги. Неважно, понимает он или нет, она все читает и читает. — Рукой он хватает спадающую на лоб прядку и разглаживает, на мгновение вытянув над головой. — Давно вы его не видели?

— Больше года.

Точнее, с октября позапрошлого года, когда тело Торсу, закутанное в серебристое термоодеяло, взмыло в небо на «Блэк Хоуке», с обеих сторон которого выглядывали пулеметы. Но он не решается рассказать об этом пацифисту.

— Вы увидите, что он сильно изменился, синьор… синьор?

— Эджитто. Алессандро.

Парень хмурится. Несколько секунд глядит на него, словно пытаясь связать одно с другим. Возможно, он в курсе всего. Эджитто готовится встретить его реакцию.

— Вы тоже военный?

— Я врач.

— А откуда у вас эти ожоги?

Ах вот в чем дело. Эджитто улыбается, зная, что сейчас выслушает извинения. Дотрагивается до лица.

— Нет, это ни при чем.

Парень явно заинтригован, но слишком хорошо воспитан, чтобы продолжать расспросы.

— Скажите, доктор, — говорит он вместо этого, — как же так вышло, что Анджело исчез?

— Исчез?

— Он… его уже нет. Словно он сам так решил. Спрятался где-то и не хочет выходить. Разве такое возможно, доктор?

Внезапно на Эджитто наваливается усталость от долгого пути.

— Я не знаю, — отвечает он.

Парень качает головой. Он думал, что врач даст исчерпывающий ответ.

— Все равно, Господь знает, где он.

Они продолжают молча сидеть и ждать, пока стрелки не показывают ровно четыре. Парень щелкает пальцами.

— Пора. Пойду разбужу его.

Через несколько минут он возвращается, держа за локоть Анджело Торсу так, словно не поддерживает его, а лишь направляет. Эджитто спрашивает себя, не является ли слабое подрагивание губ попыткой с ним поздороваться, улыбнуться, но замечает, что подрагивание не прекращается. Он встает, одергивает куртку и берет руку Торсу, чтобы пожать.

— Подведите его к окну! Он любит смотреть на улицу. Правда, Анджело?

Эджитто не в состоянии беседовать с тем, кто не отвечает, ему слишком неловко. То же самое с надгробными камнями, особенно на могиле Эрнесто, с новорожденными и даже с пациентами под анестезией. И хотя сейчас в пустой гостиной за ними никто не следит (чтобы не мешать, парень ушел на кухню), он не может выдавить из себя ни слова. Поэтому они просто молчат. Молчат, стоя рядом у окна.

К халату старшего капрала приколот армейский значок. Наверняка значок давным-давно привез бывший сослуживец, и с тех пор никто так и не снял. Эджитто спрашивает себя, приятно ли Торсу видеть значок. Скорее всего, ему все равно. Мы уверены, что человек, потерявший способность выражать свои мысли, дорожит всякой нитью, связывающей его с прошлой жизнью, дорожит нашим вниманием, что он готов подойти к окну просто потому, что мы решаем его туда подвести, но на самом деле мы не знаем, так это или нет. Может, Торсу предпочитает, чтобы его оставили в покое, сидеть в одиночестве у себя в комнате и все.

Частично зрение сохранилось. По крайней мере, когда свет становится ярче, зрачки сокращаются. Странный вид лицу придает неестественно гладкая кожа щек и шеи. У него взяли кожный лоскут с ягодиц и пересадили на лицо. Чудо современной хирургии, а впечатление отвратительное. Тело Торсу продолжает функционировать, но кажется, что в нем больше никто не живет. Он беспрерывно жует нечто невидимое — так, словно во рту у него кусок похожего на резину мяса или слова, которые он не может выговорить уже много месяцев. В остальном он кажется совершенно спокойным, глядит на улицу, по которой изредка проезжают автомобили. Господь знает, где он. Хоть кто-то должен знать.

Эджитто проводит рядом с Торсу столько времени, сколько считает уместным. Ему кажется, что теперь они дышат в унисон. Он не знает, подстроился ли один из них под другого или они оба подстроились. Когда ощущение бессмысленности пребывания в этом доме становится невыносимым, Эджитто берет с пола пакет, который принес с собой. Достает оттуда завернутую в бумагу прямоугольную коробку и протягивает ее Торсу. Тот не берет, поэтому Эджитто оставляет ее на подоконнике, коробка того и гляди свалится.

— Это фруктовый мармелад, — говорит он. — Одно время я не мог есть ничего другого. Надеюсь, тебе понравится! — Он вглядывается в лицо Торсу, чтобы увидеть хоть какую-то реакцию. Тот с отсутствующим видом продолжает жевать. Может, снять бумагу, взять один кусочек и угостить его? Пусть лучше этим займется парень. — Отведу тебя обратно в комнату. Ты, наверное, устал.

Больше Эджитто сюда не вернется. Несколько лет он будет посылать старшему капралу на Рождество коробки с мармеладом — такие же, как та, что он принес в подарок, вместе с краткими поздравлениями — до тех пор, пока почта не принесет обратно и коробку, и письмо, сообщив, что «адресат выбыл». Эджитто не будет пытаться узнать новый адрес. Поздравления с Рождеством, а еще часть его зарплаты — единственное, что будет связывать его с человеком, которого он осудил на смерть и которому спас жизнь. Он будет ждать, пока время постепенно не приглушит угрызения совести.

После четырех месяцев отстранения от службы наступает день вернуться в строй. Поднимаясь по улице, ведущей к казарме Седьмого полка Альпийских стрелков, Эджитто немного нервничает. Первый день в лицее, присяга, защита диплома: он испытывает похожее волнение, вызывающее смущение и придающее новых сил. Слово «чувство» подошло бы в данном случае лучше, чем «волнение», но он еще стесняется его употреблять.