Книга Заклятие - Цай Цзюнь

Вдруг она обернулась, так что ее глаза оказались прямо у моего лица. Хотя стояла темная ночь, я опять увидел пленительный свет ее глаз. Она вздернула голову, словно хотела взглянуть на насыпной курган за моей спиной, как будто ее взгляд способен что-то различать в темноте. Потом снова повернулась вперед.

— Хорошо. Мы едем. — Она тронула верблюда.

Я боялся даже взглянуть на окружающий пейзаж. Передо мной колыхались бескрайняя черная ночь и ее черная коса. Я сидел к ней вплотную, правду сказать, я крепко прижимался к ней всем телом, а обеими руками обнимал за талию. Хотя мне все равно было еще холодно, но ее тепло уже передалось мне, а тут еще коврик из овечьей шерсти. Постепенно я начал отогреваться. Мой нос ощутил аромат ее тела. Это был естественный, прирожденный аромат, дар неба, в котором чувствовалась свежесть речного камыша.

Внезапно я почувствовал себя очень счастливым. Если бы сейчас я замерз до смерти, мое счастье осталось бы со мной навечно. Я был так глуп, что в голове промелькнула мысль: как было бы замечательно, если б так было всегда. В конце концов я не сдержался и уперся своим подбородком в ее плечо, прижался губами к ее уху и зашептал:

— Майя, Майя…

— Помолчи, я тебя смертельно ненавижу, — проговорила она вполголоса и, вытянув руку, сильно ударила меня по бедру ребром ладони. Я закричал от боли.

— Очень больно?

— О-о-о… — простонал я, потому что от боли не мог сказать ничего.

— Прости. — Ее рука стала нежно поглаживать ушиб у меня на бедре. — Обещай мне больше никогда не приходить в это место. Никто и никогда не оставался в живых, проведя здесь ночь. Здесь нет никаких руин, а только могилы, в которых похоронены наши предки. Кто потревожит их покой, того постигнет вечное заклятие.

— Какой ужас!

— Ты знаешь, я верхом на верблюде проискала тебя всю ночь. Я очень боялась, что ты захочешь покинуть оазис и погибнешь в желтой пустыне, а я так и не увижу тебя никогда. Обещай мне, что ты не уйдешь, а останешься со мной навсегда, навсегда.

Она говорила и дрожала мелкой дрожью, а ее тело в моих руках становилось все горячее и горячее.

Я не знал, что ей ответить.

— Обещай, что никогда не захочешь оставить меня, — настаивала Майя.

В эту минуту она уже полностью овладела моим сердцем. Верблюд продолжал шагать вперед, унося нас. Вокруг простиралась бескрайняя пустыня под покровом ночной темноты.

Я обнимал ее крепко, как обнимал бы свою маму. Я вспомнил детство, и мне казалось, что я должен был жить здесь, что мои родные места именно здесь. Прижавшись губами к ее уху, я шептал:

— Пусть эта бесконечно долгая ночь не кончается никогда, пусть нашему походу по пустыне никогда не будет конца, пусть этот верблюд увезет нас до конца света.

— Ты обещаешь? Можешь повторить или нет?

— Пусть эта бесконечно долгая ночь не кончается никогда. Пусть нашему походу по пустыне никогда не будет конца. Пусть этот верблюд увезет нас до конца света.

Эти слова я повторял снова и снова, непрерывно, и в пустыне, где мы были одни, мой голос разносился очень далеко, казалось, его можно слышать даже на другом краю пустыни. Она же ничего не говорила, лишь позволила моей голове лежать на ее плече. Майя продолжала править верблюдом, пока мы не достигли оазиса и не углубились в тополевую рощу.

Деревья стали гуще, верблюду стало труднее пробираться сквозь них. Мы оба спрыгнули на землю и повалились на груду сухого камыша, нанесенного с берега реки.

Мы лежали на камыше и глядели друг другу в глаза, пыл и жар в наших телах нарастал, мы больше не вставали. Этой ночью я не смог совладать с собой.

— Майя, Майя! — громко звал я ее во мраке ночи, хотя она лежала здесь, рядом, перед моими глазами.

В темноте она тоже звала меня, в ее зове звучала дикость пустыни, как в кличе одинокой волчицы, словно она стремилась своей пастью поглотить меня, но в тот миг я был готов всего себя отдать ей в подношение. Это была древняя и волшебная ночь, ни я, ни Майя ни от чего не отказывались. Власть плоти подчинила наши души, страсть сокрушила рассудок, самое первобытное начало крепко-накрепко соединило нас. Поэтому и я, и она здесь, на глазах верблюда, впали в извечный грех.

Наконец-то подошла к концу бесконечно долгая ночь, захлестнувшее нас половодье страсти отступило, как уходит рябь, поднятая ветром на поверхности реки. Заря на востоке уже приближалась, а Майя и я лежали на груде камыша, наблюдая, как оазис просыпается после темной ночи.

— Майя, что мы сейчас наделали? — тихо спросил я, потому что сердце мое вдруг охватили тревога и раскаяние.

— Мы совершили самое священное деяние для мужчины и женщины.

Она отвечала спокойно и в этот миг казалась еще прекраснее и привлекательнее, чем обычно.

— Священное деяние?

Тут я вспомнил, что в турфанской Астане в древней гробнице нашли древнее изображение первопредков китайцев Фу-си и Нюй-ва. Правой рукой Фу-си обнимает Нюй-ва, а левой рукой Нюй-ва обнимает Фу-си. Лицами они обращены друг к другу и смотрят друг на друга с глубоким чувством: нижняя половина туловища у обоих змееподобна, и эти змеи взаимно переплетаются. Фу-си и Нюй-ва для китайцев — Адам и Ева. Изображая их на картине взаимно переплетенными, полагали, что изображают первоначало рода человеческого. В глазах Майи это и было священнодействием между мужчиной и женщиной.

Майя прошептала мне на ухо:

— Как только я тебя увидела, сразу поняла, что ты будешь принадлежать мне.

— Почему?

— Разве ты не заметил, что я непохожа на здешних поселян? Потому что мой отец был китаец.

— Значит, ты метиска?

Только теперь я понял, почему она так красива. Она метиска смешанной крови китайца и женщины лобу из потомства древнего Лоуланя; в ее жилах течет кровь древних лоуланьцев и китайская кровь. Все метисы очень красивы и очень умны, потому что сочетают в себе лучшие достоинства разных рас; особенно это касается метисов желтой и белой рас. Лоуланьцы были самой древней ветвью белой расы, индоевропейцы по языку. Наверно, при династии Хань было много метисов, таких как Майя. Вот только сегодня Майя осталась одна-единственная. Я внимательно вглядывался в ее лицо. Ее подбородок и овал лица были похожи на китайские, но ее глаза и нос были такими же, как у людей лобу.

— Двадцать два года назад один китаец пришел в пустыню, от жажды потерял сознание и упал на землю; моя мать нашла его и спасла. Потом он остался и жил вместе с моей матерью, у них родилась дочь, это была я.

— А что было потом?

— Я еще не родилась, когда мой отец уехал отсюда, и никто не знал, куда; однако могу утверждать, что он уже давно превратился в груду белых костей в пустыне. Вскоре после моего рождения моя мать тоже умерла, и я стала сиротой без отца и матери; обо мне заботился дядя. Он вывез меня отсюда, чтобы отдать учиться в школу. Я с детства предчувствовала, что смогу, как и моя мать, полюбить китайца, который забредет в эту пустыню. Теперь этот человек — ты. Это предопределено судьбой. В тот миг, как я тебя увидела, я уже решила. Ты и я — никто из нас не избежит этого.